Ликвидация - Книга вторая - Глава седьмая

Раздел - Ликвидация

По темному Приморскому бульвару, от здания бывшей городской думы, медленно, прогулочным шагом, наслаждаясь летней ночью, шла вполне себе симпатичная парочка. Правда, одета она была странновато для конца июня — мужчина, с открытого, располагающего лица которого не сходила легкая улыбка, парился в длинном кожаном плаще, а женщина — в просторном шерстяном костюме с широкими рукавами и модной шляпке с фазаньим пером. На аллее бульвара они были одни, если, конечно, не считать бронзового Пушкина, перед которым гуляющие почтительно постояли с минуту.

Внезапно из темноты перед парочкой возник крепенький морячок в тельняшке и клешах. На влюбленных без всякой симпатии уставился черный зрачок «вальтера».

— Только тихо, — сразу предупредил морячок почти доброжелательным тоном. — Без шуму!

Сзади пары зашевелились кусты. Еще трое вооруженных парней вышли на аллею, целясь в задержанных.

Реакция парочки оказалась на диво спокойной — люди не стали ни сопротивляться, ни звать на помощь. Мужчина, не сгоняя с лица улыбку, послушно воздел руки кверху, а барышня, передернув плечами, спрятала ладони в широкие рукава своего костюма.

— Прошу прощения за беспокойство, мадам, — галантно произнес морячок, слегка кланяясь даме, и кивнул ее кавалеру: — Кожан сымай…

Под плащом на мужчине оказался просторный светлый костюм. Подчиняясь движению ствола пистолета в руке бандита, мужчина аккуратно положил плащ на землю и с вопросительной улыбкой взглянул на морячка.

— Шо смотришь?.. — нахмурился тот. — Все остальное тоже.

Спокойно поглядывая на гоп-стопников, мужчина расстегнул ремешок дорогих наручных часов. Извлек из внутреннего кармана объемистый бумажник, набитый деньгами. Снял с руки своей спутницы сумку и высыпал ее содержимое поверх кожана. Протянул руки, чтобы снять с нее костюм…

— Тпру, савраска, задний ход, — презрительно махнул стволом морячок. — Дамское ни к чему.

Один из бандитов начал, кряхтя, сгребать добычу в мешок, остальные расслабились, опустили оружие.

— Ты хоть воевал-то? — осведомился морячок, презрительно сплевывая под ноги улыбчивому.

— Конечно, — пожал плечами мужчина.

— Небось в тылах? Хлеборезкой или крупорушкой командовал?..

— Нет, на передовой.

— Трепать не надо только! — брезгливо фыркнул морячок. — «На передовой»! Если ты на передовой был, то я тогда — матрос с крейсера «Каганович»!..

— А шо ж ты такой послушный тогда, воин с передовой? — тихо осведомился с корточек бандит, собиравший вещи в мешок. — Хоть бы слово какое нам сказал, шо ли…

Он ссыпал вещи женщины обратно в сумочку и протянул ей. Женщина, слегка усмехнувшись, повесила сумочку на руку, которую продолжала держать в рукаве. У женщины было красивое холодное лицо и темные, аккуратно уложенные в замысловатую прическу волосы.

Морячок, уже не скрывая презрения, сунул пистолет за пояс и ухватил улыбчивого мужчину за лацканы модного пиджака:

— Тебе кричать в сортире «занято», а не воевать… С кем тебе воевать-то, глистогон?

Улыбка мужчины из доброжелательной стала просто наглой. Он в упор взглянул в глаза своего противника, словно хотел запомнить его получше.

— С кем?.. Да со всякой сволочью вроде тебя.

Как в руке мужчины появился «парабеллум», морячок не успел заметить. Женщина же, резко крутанувшись на месте, молниеносно выхватила из рукавов два «браунинга». Четыре выстрела грянули почти одновременно. Один за другим на землю тяжело упали четыре тела. Ни одна пуля не пропала даром. И никто из убитых не успел понять, что произошло.

Мужчина склонился к каждому по очереди, убеждаясь в том, что нападавшие мертвы. Подобрал с земли кожаный плащ, бережно отряхнул его, положил в карман бумажник, надел на запястье часы. Что-то негромкое и веселое сказал своей даме. Она рассмеялась, подхватила спутника под руку.

И парочка снова двинулась по бульвару по направлению к Дюку, наслаждаясь упоительным воздухом воскресной июньской ночи, Пушкин на пьедестале вдохновенно смотрел им вслед…

Довжик и Гоцман торопливо шагали по ночной Одессе. В стороне Приморского бульвара пронзительно заверещал свисток постового. Шаги гулко отдавались от стен спящих темных домов и руин.

— Давид Маркович, я дал слово, что кроме вас и меня никто о нем не узнает, — озабоченно говорил майор. — Он безобидный старик… Просто умеет видеть будущее.

Вместо ответа Давид зло сплюнул и процедил неразборчивое ругательство.

— Так что он вам сказал?

— Сказал, шо у меня как раз нет того будущего, — буркнул Гоцман. — Может, помру?

Он внезапно приостановился, устало потер грудь. Довжик с испугом поглядел на него.

— Слушай, Михал Михалыч, — Давид наморщил лоб, вспоминая, — а шо такое эзо… эзо…

— Эзотерика? — договорил Довжик. — Как раз умение предвидеть. Ну, читать мысли там… Я сам неточно знаю, — виновато вздохнул он. — У немцев это очень ценилось почему-то…

— Читать мысли, значит? — отозвался Гоцман. — Ну-ну… Шо-то все у нас поголовно мысли читают… Просто цирк какой-то…

Когда они наконец подошли к управлению, у подъезда увидели устало фырчащий ХБВ. Патрульный милиционер конвоировал в здание странную парочку —мужчину в кожаном плаще и женщину с красивым холодным лицом, в просторном шерстяном костюме и шляпке с фазаньим пером. Оба держались на удивление спокойно — не пререкались с милиционером, не кричали, что будут жаловаться прокурору или писать в Верховный Совет СССР. Да и задержавший их милиционер выглядел растерянным. В кабинете Гоцмана шел допрос задержанного за убийство рослого плечистого парня, стриженного ежиком. Якименко, раздраженно дергая себя за ус, всматривался в равнодушное лицо убийцы, прямо, по-военному сидевшего на стуле.

— За шо подстрелил парня? Где взял пистолет?.. — Капитан в который раз повторил эти вопросы и тяжело вздохнул: — Говорить-то будем, Лапонин? Запираться не в твоих интересах…

— Шо с ним такое? — спросил Гоцман, нашаривая на полке сейфа стакан и наполовину пустой бидон с молоком.

— Огнестрел, — мотнул головой Леха. — Сопротивления не оказывал, по документам — армейский лейтенант, причем из Киевского округа… Картина маслом лично для меня вообще непонятна. Значит, патруль увидел, как он гнался за человеком, пустились вдогон, так этот поц шмальнул в парня на виду у патруля!.. Это ж какую наглость надо иметь…

Примостившись на подоконнике, Гоцман с отвращением потянул из стакана успевшее согреться в сейфе молоко. И, слушая и не слыша рассказ Якименко, все еще видел перед собой лицо загадочного старика из 22-й квартиры. «Этот человек выходил из здания вашего уголовного розыска… Он может быть любой. Если надо…» Значит, свой. Если верить во всю эту чертовщину, то есть эзо… эзотерику, то — свой. Настолько свой, что на него и не подумаешь никогда… Но кто?..

— Чертовщина какая-то!.. — Давид помотал головой, отгоняя тяжкие мысли, со стуком поставил стакан на подоконник.

— Давид Маркович!.. — Якименко устало потянулся, глядя, как Лапонина выводят из кабинета. — Ну шо, зову следующих стрелков?..

Гоцман рассеянно покивал — зови, зови. Конвоир ввел в кабинет улыбающегося мужчину в кожаном плаще и темноволосую женщину с красивым холодным лицом.

— Четверых на Приморском положили, товарищ капитан. Доставил постовой, младший сержант Куренков. Сопротивления не оказывали, оружие сдали. Добровольно… Говорят, шо защищались.

— Фамилия, имя, отчество? — безнадежным тоном осведомился Якименко у ночных визитеров. Вместо ответа оба, и мужчина, и женщина, положили перед ним две красные книжечки.

— Дроздов Юрий Васильевич, — прочел тот вслух, — гвардии майор… Симонова Наталья Петровна, гвардии капитан… Тоже армейцы, Давид Маркович, — почти жалобно проговорил он, оборачиваясь к Гоцману. — Да шо ж они, сговорились, шо ли?!

Воскресенье Давид твердо решил провести с Норой и Мишкой, выбросив из головы все относящееся к работе. И для начала заехал на Привоз за продуктами. Денег от зарплаты оставалось еще достаточно, да и Омельянчук намекнул на днях, что в скором будущем все начальники отделов управления получат загадочный продуктовый «подарок» не то от обкома, не то от горкома. И он решил махнуть на все рукой — гулять так гулять!..

Но, как говорится, гони работу в дверь, она влетит в окно. Знакомая торговка, взвешивая Давиду алычу, сливу и вишню, произнесла, против обыкновения понизив голос:

— Ой, Дава Маркович, шо творится в Одессе… Вы же знаете, только у вас наверняка есть своя военная тайна. А мне так сказала Розочка, которая живет за квартал от Нафталия Абрамовича… Так вот, она проснулась среди ночи оттого, шо по улице топотал целый кагал людей, и все они шмаляли друг у друга, как в двадцатом году. А потом обнаружилось, шо убили Моню Карповского, вы ж его наверняка знали… Нет, я не хочу сказать, шо Моня был ангел с крыльями, но он же ж был человек неплохой. И вот сейчас Розочка совсем не знает, шо делать…

Торговка уставилась на Давида, ожидая от него дельного совета. Но тот только со вздохом забрал авоську с фруктами и пошел дальше в поисках достойных помидоров…

Еще несколько раз за день Гоцмана настигали эти взгляды — то недоумевающие, то откровенно злые, этот странный встревоженный шепот… Он клубился на задней площадке трамвая вместо обычной болтовни про футбол и цены на рынке, он выползал из подворотен, ведущих в окраинные дворы, он летал над Одессой, как летает тополиный пух над июньскими южными городами…

Но если не принимать во внимание это обстоятельство, воскресенье удалось на славу. Давид с Норой приготовили парадный завтрак, не спеша поели или, говоря по-одесски, покушали и на долгих полчаса отдались тряске трамвая № 18. Мишка, явно не ожидавший их появления, страшно обрадовался. По случаю выходного ему быстро оформили в канцелярии интерната увольнительную, и еще через час семью можно было видеть уже на Приморском бульваре, возле деревянного павильона фуникулера. Мишка, в новеньком черном кительке и начищенных до блеска черных ботинках, вожделенно обозревал только что купленное ему мороженое, на вафлях которого было крупно отпечатано «Миша», а Давид, счастливо смеясь, обнимал Нору за плечи. И ему было радостно оттого, что многочисленные одесситы, и знакомые, и незнакомые, видят, что у него такая вот чудесная, ни на кого не похожая женщина и сын, настоящий парень, прошедший за свои девять лет огонь и воду и наконец-то нашедший себе занятие по душе…

А потом они пообедали в ресторане, накормив Мишку от пуза, и сходили в кино на дневной сеанс на «За тех, кто в море», и попили газированной воды с сиропом, и послушали оркестр на танцплощадке, нестройно выводивший подобие вальса. Среди музыкантов Гоцман узнал бородатого Рудика Карузо. На площадке, рассчитанной человек на пятьдесят, топталось не меньше пятидесяти пар, отчего в воздухе висело сплошное «Извиняюсь, мадам», «Осторожнее можно?..», «Ой, вы мне на ногу наступили…» и прочее. Время от времени настойчивый кавалер пытался разъединить особенно сдружившуюся пару, по обычаю всех танцплощадок хлопая в ладоши перед носом барышни.

— Потанцуем?.. — Давид поцеловал Нору в висок. — Я, правда, забыл, как это делается. В последний раз, наверное, перед войной…

— И я забыла, — вздохнула Нора с улыбкой. — Но попробовать можно. Миша, а ты посмотришь на нас со стороны и оценишь, ладно?..

— Ладно, — польщенно кивнул Карась.

Но в этот самый момент вальс смолк. Рудик Карузо отнял саксофон от губ и, обращаясь к недовольно замершей, словно склеившейся толпе, заорал неожиданно сильным голосом:

— А теперь последний танец Европы — линда!.. — И, обернувшись к коллегам по оркестру, взвизгнул уже в полном восторге: — Чуваки, лабаем стиль!!!

По танцплощадке прокатился единый вздох счастья. И тут же толпа стала редеть, потому что загадочную линду умели танцевать немногие — те, кто и привез ее с фронта, из всяких берлинов, будапештов и бухарестов. Зато те, кто остались на круге, спешили насладиться последним писком европейской моды до того, как засвистят милицейские свистки. Остальные толпились вокруг, ловя каждое движение законодателей моды и притоптывая в такт завыванию саксофона. Парень в гимнастерке без погон квалифицированно объяснял соседу, что в Англии линду называют джайвом. Во всяком случае, когда он общался с англичанами, те танцевали вот почти так, как сейчас, но называли это джайвом.

— Вот и потанцевали, — засмеялась Нора. — Пойдем, Давид…

— А поедем знаете куда?.. — Мишкину голову, похоже, озарила оригинальная идея. — Сегодня на Отраде опять будут взрывать! Там в последний раз так рванули, шо прямо кусок берега в море съехал с деревьями! Поехали посмотрим!..

— Что? — растерянно переспросила Нора.

— На Отраде снаряды рвут, которые вокруг города валяются, — неохотно пояснил Давид и щелкнул Мишку по носу: — Нет уж, брат, таких развлечений в твоей жизни будет чем меньше, тем лучше…

Когда уже стояли на трамвайной остановке, чтобы везти Мишку назад в интернат, на противоположной стороне Канатной Гоцман углядел Кречетова под руку с Тоней. Майор, тоже заметив его, приветственно замахал рукой и вместе со спутницей перебежал дорогу буквально перед носом у гневно загудевшего «Доджа». Гоцман проводил машину пристальным взглядом — нет, это был санитарный «Додж», крытый, а свидетели упоминали арттягач под тентом…

— Знакомься, — Давид указал на Виталия и Тоню, — это Виталий Кречетов и Тоня Царько… А это Нора. За Мишку вы уже в курсе.

Майор учтиво козырнул, по-старинному склонился к руке Норы. Тонечка с радостной улыбкой протянула ей ладонь:

— Давид Маркович такой загадочный, он вас от нас долго скрывал… Вы заходите в гости, хорошо?.. И в оперу приходите. Я там пою иногда… Когда голос есть. И когда никто настроение не портит. — Она чувствительно пихнула спутника локтем в бок.

— То-о-оня, — укоризненно протянул майор и снова взглянул на Нору: — Я очень, очень рад, Нора. Надеюсь, мы будем теперь видеться.

— Конечно, — улыбнулась Нора.

— И за тебя рад, дружище… — Кречетов с силой сжал плечо Давида.

Огласив окрестности отчаянным звоном, к остановке причалил пульман — так одесситы называли четырехосные бельгийские трамваи. На улицу выплеснуло нервный фальцет запаренной кондукторши:

— Слушайте, честное слово, я уже не могу давать объявление, шо задняя дверь — это только сюда! Я не Зоя Космодемьянская и не мать-героиня… С первой двери сходим, с первой, люди вы или звери, а?!

— Гражданка кондуктор, — очень нетрезво, но довольно робко осведомился кто-то в глубине вагона, — я таки сел случайно, под воздействием пива, и не могу сообразить — где идет трамвай?

— В Одессе!!! — от души рявкнула кондукторша.

— По рельсам!!! — поддержало ее сразу несколько других голосов.

— Ну вот, Одесса во всей своей красе, — рассмеялся Кречетов, махая вслед удаляющемуся трамваю. — Счастливо, Давид, было приятно познакомиться, Нора!..

Двор был, как прошлой ночью, — такой же непроглядно темный и пустынный. Казалось, что ни одна человеческая душа не обитает здесь, в этих домах, составлявших квадрат. Ни огонька. Даже луна и звезды, казалось, обходили двор стороной, светили куда угодно, но не сюда… Только издали доносился слитный, тяжелый гул. Это работала ночная смена недавно восстановленного силового цеха завода имени Январского восстания…

Гоцман решительно отшвырнул папиросу и затопал вверх по лестнице. Вот и третий этаж. Он осторожно толкнул дверь 22-й квартиры, и она подалась с легким скрипом. Сначала Давид вынул пистолет, но потом передумал — спрятал его и вошел в квартиру с поднятыми руками, чтобы показать, что безоружен…

И остолбенел — гостиная, сутки назад полная книг и вещей, была абсолютно пуста. Ни малейших признаков мебели. Даже портьер не было, даже абажур, накануне придававший свету тусклой лампочки неестественный синий оттенок, исчез бог знает куда…

Гоцман считал себя сильным и смелым человеком, и таким он и был на самом деле. Но сейчас он почувствовал себя маленьким и беспомощным. Бестолково покрутив головой, суеверно сплюнул трижды через левое плечо. Черти их, что ли, взяли?.. Сунулся в соседние комнаты — никого. И тоже никакой мебели…

Выйдя на лестничную клетку, Давид подошел к соседней двери, за которой, согласно старой табличке, должен был обитать гражданин Нуссбаум Н. И. Заранее приготовил удостоверение и нажал на кнопку звонка. Но за дверью стояла гробовая тишина. Никто не отозвался и после того как Давид заколотил по двери кулаками. Гражданин Нуссбаум Н. И. или спал мертвым сном, или не испытывал никакого желания открывать дверь ночным визитерам, или, что самое вероятное, его просто не было дома.

Спускаясь по лестнице, Давид несколько раз оборачивался, словно ожидая нападения. Но лестница была по-прежнему пуста. Только тощий кот бесшумно прошествовал ему навстречу, презрительно сощурив огромные желтые глаза.

Перед тем как войти в комнату, Рыбоглазый опасливо приоткрыл дверь. Но Чекан не отреагировал на его появление. Как лежал, отвернувшись лицом к стене, так и продолжал лежать. С порога даже могло показаться, что он не дышит.

— Шо, так весь день и лежишь? — пробурчал Рыбоглазый, выгружая на стол аппетитно пахнущие свертки. Ответа не было, и он озабоченно продолжил: — Ночью опять кто-то блатных отстреливал… Говорят, человек сто уже грохнули. Мусора, наверно, подмогу из других областей дернули… Слух идет, шо даже из Москвы наприезжали…

Чекан не пошевелился.

— Как рука? — снова предпринял попытку установить контакт Рыбоглазый. — Болит?

Снова молчание.

— А тебе записка от Иды, — проговорил Рыбоглазый, внимательно следя за его реакцией. — Читать?

— На стол положи и проваливай, — чуть слышно ответил Чекан, не поворачиваясь.

Рыбоглазый нашарил в кармане штанов записку, положил ее на стол. И уже с тревогой глянул на Чекана.

— Слышь, ты, не дури, а… Все ж образуется…

Он осторожно прикрыл за собой дверь и, стоя на месте, шумно затопал сапогами. Потом прислушался. В комнате было тихо. Пробормотав ругательство, Рыбоглазый направился к лестнице и начал спускаться.

Чекан тотчас же совершенно бесшумно, по-кошачьи спрыгнул с кровати и последовал за ним…

Утром первого июльского дня гвардии капитан Русначенко снова вышел на охоту. Задание командования было ему по душе. Да и вообще, эту неожиданную командировку в Одесский округ, в город, где ему еще ни разу не доводилось бывать, он принял «на ура». После германского и японского фронтов служба в разведке Киевского военного округа представлялась ему слишком пресной, слишком скучной. Ни тебе ходок в тыл противника, ни «языков», ни постоянного чувства опасности, с которым Русначенко сроднился за годы войны. Да и слишком много развелось тыловых крыс, которые чуть что начинали шипеть: «Распустились… Забыли про субординацию… Здесь вам не передовая… Думаете, мы Родине все силы не отдавали? Все воевали, вся страна!»

А здесь, в Одессе, фронт — не фронт, но очень похоже. В толпе бродит замаскированный враг, притворяясь своим, и схватиться с ним, выйти из этой схватки победителем — дело чести. Ну а «маскарад», переодевание в штатское живо напомнили гвардии капитану головокружительную операцию, проведенную им в оккупированной Риге в мае сорок третьего года. Ни одному высокопоставленному немцу из тех, с которыми он контактировал, вплоть до рейхскомиссара «Остланда» обергруппенфюрера СА Генриха Лозе, и в голову не пришло, что настоящее имя симпатичного оберсфельдмайстера Имперской рабочей службы Карла Берлина, прибывшего в Ригу за пополнением для своего ведомства, Михаил Русначенко…

Ну а потом был Кремль, седенький Калинин, вручавший ему Золотую Звезду Героя и орден Ленина, аплодисменты присутствующих… Хотелось, конечно, хоть одним глазком увидеть товарища Сталина, но довелось на него взглянуть только через два года, на Параде Победы…

Слегка пошатываясь, словно пьяный, капитан вышел на шумную и многолюдную даже в разгар буднего дня улицу Пастера. Усмехаясь, ловил на себе неодобрительные взгляды прохожих. Понятное дело, что они про него думали — одет богато, один пиджак небось на тысячу потянет, и уже принял где-то с утра. Везет же людям!.. И где ж это, интересно, надо работать, чтобы вот так в понедельник под банкой прогуливаться?.. Ведь на блатного явно не похож… Может, вообще иностранец какой?.. Но ни на румына, ни на болгарина, ни на грека поддавший седой парень тоже никак не тянул, а другие иностранцы в Одессе тех лет были большой редкостью. Ну не из Военно-морской же миссии США он, в самом деле?.. Кто бы разрешил американцу так вот спокойно шляться в нетрезвом виде по Пастера?..

Острый, все замечающий взгляд Русначенко выхватил из толпы снулого, с рыбьими глазами парня в пиджачке и румынских офицерских брючках. Выхватили потому, что парень, обогнав его, несколько раз обернулся, явно ища взглядом кого-то в толпе, но не нашел и зашагал дальше, размахивая руками. А через минуту Русначенко засек и того, кого опасался этот рыбоглазый. Гвардии капитан Советской армии, плотный, плечистый, с небольшим шрамом у виска и холодными, пронзительными глазами. Он тоже обогнал Русначенко и теперь шел за рыбоглазым, то и дело прячась за спинами прохожих. Маскировался грамотно, профессионально…

Русначенко понял, что не зря прогуливался по Пастера. У него была отличная память, и, едва увидя этого человека, он вспомнил душный цех судоверфи и стенд с фотографиями одесских бандитов. Была на стенде и фотография этого самого капитана, только в штатском… Офицер усмехнулся, ему стало весело оттого, что вот сейчас два гвардии капитана, подлинный и фальшивый, сойдутся в схватке. В том, кто выйдет из нее победителем, Русначенко не сомневался. Школу на фронте он прошел отменную…

Спина бандита мелькала впереди. Не переставая пошатываться и пьяновато улыбаться, Русначенко двинулся следом. Нагнав преступника, неуклюже споткнулся, и в следующий момент Чекан почувствовал, что в спину ему уперся холодный пистолетный ствол, а сильная рука подхватила его под мышкой, сковывая движения…

— Стоять, — на ухо бандиту произнес Русначенко. — Руки вверх…

Чекан послушно вскинул пустые ладони:

— Ой, больно…

Стиснув зубы, он мгновенно, ужом проскользнул вниз, выкручивая руку преследователя с пистолетом и перекидывая через себя. Пьяноватый франт, нелепо взмахнув рукавами, во весь рост грохнулся на пыльную мостовую. Рядом вскрикнула женщина, зажимая ладонью рот, изумленно застыли мужики. А Чекан уже передернул затвор, и его «парабеллум» плюнул огнем в упавшего…

Но пуля высекла искру из булыжника — Русначенко успел кубарем прокатиться по мостовой и отпрянуть в сторону, на ходу выхватывая свой «вальтер». Грянул ответный выстрел, и тоже неудачный — Чекан в длинном прыжке перелетел через тележку зеленщика и бросился в толпу, дергая людей на себя и прикрываясь ими, словно щитом. Русначенко, расталкивая встречных, бросился за ним.

Чекан на бегу подхватил у безногого чистильщика сапог колодку и с силой запустил ее в витрину магазина.

Русначенко, подняв оружие, бросился на звук. А бандит, пригнувшись, метнулся в противоположную сторону — в подворотню, куда, он успел увидеть, скрылся Рыбоглазый…

Казалось, что милицейские свистки заливаются уже по всему городу. Они преследовали Рыбоглазого со всех сторон, и тот, затравленно оглянувшись, на бегу сунул свой пистолет в пыльные лопухи, росшие у грязной стены. Потом заберу, подумал он… И тут же почувствовал на горле железные пальцы. Он еще вяло удивился, что Чекан вроде бы ранен, а по хватке правой руки так даже и не скажешь.

— Где Ида, ублюдок? — прохрипел Чекан, тыча в нос Рыбоглазого «парабеллум». — Говори!!!

Совсем близко раздался топот. В переулок, задыхаясь, влетел Русначенко в перепачканном пылью и разорванном светлом костюме. В руке он сжимал «вальтер». Чекан, оскалясь, резко крутанул Рыбоглазого перед собой, толкнул вперед. Грохнул выстрел, и бывший полицай с жалким всхлипом обмяк в руках Чекана. Русначенко выругался, вновь вскидывая оружие.

Но на него уже навалились пятеро подоспевших милиционеров. Чекан отбросил в сторону труп Рыбоглазого и бросился прочь. Русначенко, не сводя с него глаз, разбросал милиционеров одним движением плеч, но дюжий сержант в прыжке вцепился ему в ноги. Капитан, задохнувшись руганью, во весь рост растянулся на грязной мостовой.

Кречетов аккуратно, двумя пальцами извлек из бумажного пакета видавший виды «вальтер». К рукояти была привинчена маленькая серебряная табличка с потертой гравировкой: «Гвардии старшему лейтенанту Русначенко М. Н. за образцовое выполнение особо важного задания командования». Другие найденные у задержанного предметы — початая пачка американских сигарет «Лаки Страйк», бумажник, набитый новенькими червонцами, узкий нож с выкидным лезвием, пять запасных обойм к пистолету и удостоверение личности — лежали на столе перед Лехой Якименко.

Гоцман, нехорошо, с присвистом дыша, тяжело расхаживал по кабинету. Якименко, раздраженно барабаня пальцами по столешнице, разглядывал задержанного. А тот сидел перед ним прямо, с безмятежным видом, словно прилежный школьник, выучивший урок и не боящийся каверзных вопросов учителя…

— Стрелок, ты где служил?

— Если возможно, давайте на «вы», — ровным голосом отозвался Русначенко.

— ВЫеживаться будешь в выходной! — гаркнул Якименко от души. — А сегодня у нас понедельник, так шо гуди как паровоз за свое прошлое! Повторяю, где служил?…

Кречетов жестом отозвал Давида на балкон. Здесь было свежее. Во дворе Васька Соболь, посвистывая, пинал только что подкачанные шины ГАЗ-67.

— Точно такую же я видел сегодня, — тихо проговорил майор, постучав пальцем по дарственной табличке на пистолете.

— Где?

— С утра допрашивал другого стрелка… Фамилия — Горелов. Старлей. Положил человека на Канатной.

— Тоже молчал?

— Они все молчат, — вздохнул Кречетов. — Спросишь, почему стрелял, сразу заводят волынку про ранения, контузии, состояние аффекта… И про самооборону.

Гоцман шибко потер грудь, глотнул воздуха и постоял так с полминуты.

— Может, им очную устроить? — наконец тяжело выдохнул он.

— Ты чего такой?.. Сердце?.. — неожиданно спросил майор, но Давид лишь вяло отмахнулся…

В кабинете раскаленный добела Якименко листал удостоверение личности задержанного.

— Ну а где часть твоя формировалась — тоже не помнишь?..

Гоцман присел на край стола, забрал у Лехи документ, листанул. Русначенко Михаил Николаевич, звание — гвардии капитан, родился 13 мая 1915 года, какой местности уроженец — город Ворошиловск Ворошиловградской области, холост или женат — холост, огнестрельное оружие — вот этот самый наградной «вальтер», подпись владельца удостоверения… Все правильно.

— Ворошиловск — это который раньше был Алчевск, шо ли?.. — Гоцман вопросительно взглянул на Русначенко. Тот не удостоил его даже кивком, продолжая равнодушно смотреть перед собой. Давид вздохнул, положил удостоверение на стол.

— Ты не в тылу у немцев, парень… Зря ты так. Думаешь, мы враги какие?.. Мы с Лешей, — он кивнул на Якименко, — три года не ленились грудь немцам подставлять. Он здесь недалеко, на Конной, угол Пастера, возле театра, последний свой осколок подхватил. А я — в ноябре сорок третьего, в Киеве… А ты ведешь себя, будто в гестапо попал… За шо хоть именной пистолет дали?

Неподвижное лицо Русначенко чуть дрогнуло, самую малость, но тут же вновь сделалось непроницаемым.

— У меня контузия, — ровным, монотонным голосом произнес он. — Стрелять начал от помутившегося сознания. Сопротивление оказывал по той же причине.

— Зря ты так, — со вздохом повторил Гоцман и оглянулся на Якименко: — Леша, сорганизуй нам чаю.

Небольшой трехэтажный дом на Балковской улице ничем не выделялся из ряда своих соседей-близнецов, выстроенных в конце девятнадцатого века каким-нибудь одесским негоциантом и сдававшихся затем то ли под дом свиданий, то ли под дешевые меблированные комнаты. Заржавленные решетки перил, чахлые от жары шелковицы в крошечном дворике, выщербленный тысячами подошв тротуар перед подъездом. Как и везде, здесь, видимо, жили люди, с трудом одолевавшие тяготы послевоенного быта, но изо всех сил надеявшиеся на светлое будущее, которое уж теперь, после разгрома-то фашистов, точно не за горами.

На третьем, последнем этаже майор Довжик по очереди постоял перед всеми тремя дверьми, выходящими на лестничную клетку, прислушался, перегнулся через перила и посмотрел вниз. Извлек из кармана большую связку отмычек и, быстро перебрав их в ладони, вставил в замок одной из дверей длинный ключ с затейливо изогнутой бородкой. Раздался тихий щелчок, и дверь бесшумно распахнулась. Из длинного коммунального коридора пахнуло духотой, настоянной на пыли и слабом запахе сладких женских духов.

Осторожно ступая по половицам и на ходу пряча в карман связку отмычек, Довжик подошел к двери, ведущей в небольшую комнату. Настороженно обернулся, держа в руке пистолет, — в коридоре по-прежнему никого не было… Глубоко вздохнул и толчком ладони распахнул дверь.

Сидящая на диване худенькая стройная женщина молча взглянула на нежданного визитера. Она не испугалась, увидев пистолет в руках гостя, только слегка подняла красиво очерченные брови.

— Чего смотришь?.. Я от Чекана…

— От кого? — еще выше, теперь уже недоуменно вскинула брови Ида.

— Что ты мне дурку строишь! — прошипел Довжик. — От Чекана! Собирайся, живо…

— А ты кто?

— Конь в пальто, — буркнул Довжик, пряча оружие в кобуру. — Зови пока что мусором…

— А не обидно? — хмыкнула Ида.

— Привык уже… — Довжик устало опустился на стул, потирая лоб. — Давай пошевеливайся… Нас Академик ждет.

Секунду Ида раздумывала, потом грациозно поднялась с дивана:

— Отвернись только… Я должна одеться.

— …Бегал тут всю дорогу поначалу, даже шайку думал себе сгоношить, — рассказывал Гоцман, прихлебывая чай. — Ну а потом взялся за ум. После мореходки подался сюда. Закончил курсы младшего начсостава… К сороковому году был сержантом, к сорок первому — младшим лейтенантом… три «кубаря», как у армейского старлея… А потом началось. Июнь-июль еще гонял за ворами, а потом, 22 июля, когда первый сильный налет на Одессу был, сказал «ша»… Ох, жуть тогда с непривычки брала… Бомбежки ж до этого только в кино видели, про Испанию там. А тут «хейнкели» и «дорнье» рядами, порт горит, и все бомбы — по центру, по центру… У Фимы тогда сеструху на Приморском убило, у памятника Пушкину… — Он тяжело вздохнул. — В общем, пришел до Омельянчука, положил заявление и на фронт… Не отпускали, правда, как ценного кадра… Дали поначалу СВТ, самозарядку, намучился с ней — она ж капризная, зараза… Первый Черноморский полк Осипова… На Булдынке стояли. В сентябре, помню, было одно… — Давид неожиданно рассмеялся, глядя мимо собеседников. — Воды уже не было тогда, на Пересыпи опресняли морскую, ну и выдавали, значит, по ведру в день в одни руки… Она противная на вкус, железистая такая. А у нас поощрение было — у кого семьи в Одессе и кто отличился, давали полдня отпуска. Ну и мне выпало… Захожу домой, жена с дочкой в слезы, обнялись — а тут радио со стены говорит: «Включайте краны, будет вода»! Ну, шо тут поднялось!.. Жена за кастрюли, я за тазы, дочка за чашки… Набрали воды везде, куда можно было. А потом узнал уже, шо это наши ребята водокачку на час отбили и задвижку там подняли. Ну, и полегли там все… Я тогда жену с дочкой в последний раз повидал.

Давид замолчал. Он вспомнил себя тогдашнего — худого, небритого, с запыленным лицом и мутными от недосыпания глазами. И эти бесчисленные кастрюли и чашки, наполненные водой, по всей комнате. И слезы Анечки, обхватившей его за шею: «Папочка, ты не уйдешь? Я не хочу, чтобы ты уходил…»

Русначенко отхлебнул чаю из стакана в массивном мельхиоровом подстаканнике. Он слушал Гоцмана, но никаких эмоций, кроме вежливого внимания, на его лице по-прежнему не отражалось. И о себе он не произнес пока что ни слова… В кабинет заглянул встревоженный Кречетов:

— Давид, выйди. Срочно…

В коридоре майор уставился на Гоцмана возбужденным взглядом.

— Их всех отпустили. Всех.

— Кого?

— Всех стрелков! И Горелова, и Лапонина, и парочку эту, Дроздова с Симоновой — всех…

— Это как это?! — нахмурился Гоцман. — Кто?!

— Контрразведка. Показали бумагу, подписанную Чусовым… За ворота вывезли и отпустили.

Гоцман крупными шагами вернулся в кабинет. Подошел к Русначенко и в упор посмотрел в его спокойные, ничего не выражающие глаза:

— Капитан! Тебя контрразведка направила?..

Но взгляд задержанного остался непроницаемым. Он чуть усмехнулся и отодвинул от себя стакан с недопитым чаем.

Полковник Чусов налил себе из бутылки еще боржоми, с удовольствием выпил холодную шипучую воду. В июльский зной — лучше не придумаешь. Показал на бутылку Давиду, но тот от волнения не заметил мирного, приглашающего жеста.

— Шестьдесят пять трупов за одну ночь!.. — Гоцман крупными шагами расхаживал по кабинету начальника контрразведки Одесского военного округа. — Кто дал тебе таких прав? Кто?!.

— Вы о чем, товарищ подполковник? — мирно осведомился Чусов, промокая губы платком.

— Людей отстреливают как собак! Внаглую! Еще и в глаза смеются…

— Преступность в городе — ваша проблема, это вы должны ее решать, — неопределенно заметил Чусов, не глядя на собеседника.

— Моя! Моя проблема! — подскочив к нему вплотную, яростно выдохнул Гоцман. — И по закону мои ребята имеют право стрелять любого вооруженного козла без второго слова! И я могу напомнить им за это право!

Чусов отставил стакан, внимательно взглянул на тяжело дышащего Давида.

— Будут потери…

— Посмотрим, кому больше, — не отвел глаз Гоцман. — У меня, знаешь, не пацаны с сосками бегают. Тоже фронтовики с орденами…

Чусов примирительно поднял ладонь, нашарил на столе остро заточенный карандаш.

— Если я правильно вас понял, кто-то из моих сотрудников превысил свои полномочия…

— Шлимазл ты, Чусов, каких нету! — брезгливо перебил Гоцман. — Мы же с ворами почти договорились…

— Товарищ подполковник, вы разговариваете со старшим по званию! — поднял голос начальник контрразведки.

Гоцман, с презрением глядя на него, подчеркнуто вытянулся по стойке «смирно».

— За ночь задержаны семнадцать человек, — сухо, официальным тоном проговорил он. — Судя по документам, все — офицеры армейской разведки. После допросов они были отправлены во внутреннюю тюрьму УГРО, откуда были выпущены сотрудниками вашего отдела, предъявившими подписанный вами мандат…

— Разберемся, — не глядя на Гоцмана, бросил Чусов.

— Что ты мне обезьяну водишь!.. — вспылил Давид, окончательно плюнув на субординацию.

— Сядь, подполковник!!!

Гоцман продолжал стоять, глядя Чусову в лицо. Глаза начальника контрразведки побелели от гнева. Карандаш хрустнул в его руке, Чусов отбросил обломки в сторону.

— Первое, — заговорил он вибрирующим от гнева голосом. — Освобождение задержанных… Я разберусь лично. Результаты доложу вашему руководству. И впредь по этому вопросу буду разговаривать только с ним, вы меня поняли?!. Второе… Задержанный, которого вы сейчас допрашивали, — Герой Советского Союза гвардии капитан Русначенко. Я его у вас забираю, потому что человек, в которого он стрелял на улице Пастера, — Чекан! Я должен выяснить, где Чекан скрывает оружие, украденное с армейского склада. И кто такой Академик!.. Это все! Вопросы есть?.. Вы свободны, подполковник…


Похожие страницы:
Свежие страницы из раздела:
Предыдущие страницы из раздела:

Песни про Одессу

Песни про Одессу

Коллекция раритетных, колоритных и просто хороших песен про Одессу в исполнении одесситов и не только.

Отдых в Одессе

Отдых в Одессе

Одесские пляжи и курорты; детский и семейный отдых; рыбалка и зелёный туризм в Одессе.

2ГИС онлайн

Дубль Гис

Интерактивная карта Одессы. Справочник ДубльГис имеет удобный для просмотра интерфейс и поиск.

Одесский юмор

Одесский юмор

Одесские анекдоты истории и диалоги; замечательные миниатюры Михаила Жванецкого и неповторимые стихи Бориса Барского.