Судьба барабанщика
Выпрямляйся, барабанщик!
Встань и не гнись! Пришла пора!..
Аркадий Гайдар
Да, многого не знают люди, которые живут и горя не знают. Но я не такой.
1
Это случилось двадцать лет назад. Я учился в Макеевском инженерно-строительном институте. Кто хотел скрыть, что это в Макеевке, говорил просто: «в МИСИ». И люди сразу: «О, Москва!» Нет, Макеевка – это не Москва, при всем желании.
Итак, МИСИ. Сейчас это «о, академия!». Но, между нами, – а толку? И с гордостью я могу заявить: мы академиев не кончали, и слава богу! Потому что их сегодняшние академии…
2
Известно: предметы бывают настолько разные, что это даже не предмет для обсуждения.
История КПСС стояла особняком. Тот особняк мы посещали поневоле.
Как я ни учил его, предмет история КПСС мне не давался; почему – не знаю, но не давался. Он из рук выпадал, в голове не задерживался, в общем, не давался, ну никак. Короче, все предметы как предметы, а этот был у нас такой особенный.
И когда назначили экзамен, я не знал, за что хвататься, я схватился за голову – я не знал ничего.
3
А и кафедра была у нас особая. Потому что… Нет, недаром от них веяло холодом. Они как на подбор, клянусь, не вру, смотрите сами: завкафедрой профессор Зимоглядов, его правая рука профессор Холоденин, ассистенты два брата Морозовы и замыкал Иван Иванович Тулуп, как аспирант. И как Тулупом ты ни прикрывайся, даже летом, все говорили: ну, зима! Вот такая это была кафедра, вот такой был среднесписочный состав.
4
Лекции по истории этой самой КПСС у нас читал профессор Холоденин. Я посещал их и могу сигнализировать: как лектор он… Плохого не скажу. Просто он и его мозги – по разные стороны баррикад. Ленин, Ленин и еще раз Ленин – Холоденин от него был без ума…
О профессоре Холоденине ходили легенды. Знающие люди утверждали, что как старик он очень даже выгодный. На экзаменах за ним подмечали такое: профессор исторических наук, вначале он внимает досконально. А кто идет вначале? Вот, отличники! Холоденин слушает их напряженно, вдумчиво, придирается к словам. И даже не спит. Потом он, толстый, обрюзгший, постепенно устает, внимание его ослабевает – он потягивается, зевает, а то и погружается в нирвану. И вот тут – спустя час или там три – отвечать ему самое время. И если отвечаешь бойко и уверенно, Холоденин тебя не беспокоит, он на тебя всецело полагается. И что бы ты в ответе ни буровил – он утвердительно кивает головой.
А если отвечаешь неуверенно, если начинаешь лепетать. Мнешься нерешительно и жмешься, если, не дай бог, ты еще и робок, то Холоденин сразу настораживается, начинает в тебя вслушиваться, бдить, а то и просыпаться окончательно: «А? Что?» И тогда, не ровен час, – наверняка он заподозрит, что ты плаваешь, и захочет тут же утопить. Так что познакомьтесь: Холоденин.
А если барабанишь ты уверенно – он в тебя уже особо не вдается. Он в ответе любит барабанщиков. И при тебе он будет благосклонно спать, не вникая в существо вопроса.
Короче, если он не засыпает, он студента засыпает, – я понятен?
5
С горем пополам прошел учебный год. Год прошел, а горе – вот оно: экзамен. И экзамен – который только начинается! Я, конечно, выждал: пусть старика Холоденина на отличниках хорошенько разморит – а я уже явлюсь на все готовое.
Холоденин был долгоиграющий – его экзамены тянулись допоздна. Когда экзамен разменял свой третий час – пробил и мой. А в двери у нас стеклянные окошки. Я заглянул и вижу: он уже расслабился, поплыл, – ну, думаю, пора уже и мне…
– Можно?
Он даже не ответил. Значит, можно.
Я демонстративно кашлянул. Холоденин вздрогнул и очнулся, заморгал белесыми глазами:
– Тяните ваш, мнэ, мнэ, билет.
«Мнэ», – это он так жевал губу.
Где он, мой билет. Пусть будет этот. Заглянул в него и… Всё, конец! Я так и знал – не знаю ничего, да и откуда? Ни на первый вопрос, ни на один. Но тосковать мне было уже некогда – и я решаю быть уверенным и бойким…
6
– Можно отвечать без подготовки?
А почему без подготовки? Отвечаю.
Там был еще спасительный обычай. Если взял билет – и отвечаешь сразу – тебе идут навстречу в виде балла. Если отвечаешь, допустим, на тройку, без подготовки – и на тройку, – тебе ставят четыре; а если на четыре – ты по истории круглый молодец с оценкой пять. Это в виде поощрения за смелость. По итогам многолетних наблюдений – это факт.
Быть круглым мне, конечно, не светило…
Для подстраховки – вдруг старик не пожелает отключаться… Я, прикинув, что если к двум прибавить балл – так это тройка… И вызвался идти без подготовки.
– Можно?
– Что, без подготовки, мнэ, мнэ, мнэ?
Я кивнул, что да, без подготовки.
А ничего ж не знаю, ничегошеньки!
– Ну, давайте, – Холоденин мне. – Пожалуйста.
Вслух прочитал я из билета три вопроса. Очень бодро, очень энергично. Он удовлетворенно закивал: мол, продолжайте в том же духе, хорошо.
Вопрос первый повторил я с выражением:
– Ну, работа Ленина «Уроки московского восстания», 1906 год.
И все.
Он утвердительно кивает:
– Продолжайте.
А что? А как?
Холоденин благосклонно:
– Ну, пожалуйста!
7
И вдруг как озаренье: мой ответ! Он ведь заключен в самом вопросе! Как в хорошей загадке – разгадка! Я воспрял и, полный ноль, начинаю барабанить Холоденину:
– Так, Ленин! Владимир Ильич! (Бодро? А еще бы! Я барабанщик? Просто экстра-люкс!) Работа Ленина «Уроки московского восстания» (очень уверенно, очень!) вождем мирового пролетариата была написана по итогам московского восстания – о его же уроках (Господи, спаси!)…
Холоденин:
– Ага, угу… – кивает, – продолжайте, – потому что отвечаю я уверенно.
Голова его склонилась как-то вбок, из уголочка рта пошла слюна. Ну, как младенец, даром что профессор.
– …в 1906 году. Сам Ленин родился тогда-то, а умер тогда-то… Итак, московское восстание, оно случилось в России. И не где-нибудь в Саратове или Ростове, нет, конечно! Или в Туле, или…
Холоденин одобрительно:
– Ага…
– Ну и вот…или во Пскове. Тоже нет! Московское – оно могло случиться лишь в Москве. И оно случилось именно там!
Молчать – нельзя! Ни на секунду не смолкать! Так, что дальше, быстро… А, Москва!
– Москва! Как много в этом звуке для сердца русского…
Холоденин заворочался:
– Стоп, стоп! – и, распахнув глаза, в меня как вперился. – Какое сердце?! – и заерзал в своем кресле.
– А, сердце, так… (Я судорожно… Вот!) Всем сердцем народ, отсталый и забитый царским самодержавием…
Холоденин успокоился:
– Забитый. Ну, продолжайте, очень хорошо. И в каком же это месяце всем сердцем?
Тут чья-то добрая душа мне отсуфлировала сердобольно: «В декабре!» Год я помнил, кажется, и сам: 905-й. А, декабрь, ну слава тебе, Господи!
– Декабрьское восстание случилось в декабре. (Теперь могу я развернуть уже подробно.) Так, декабрь. (Мне важно не молчать.) Декабрь – первый месяц зимы, но последний – года, – констатировал я и вдруг отчего-то ввернул: – Мои года – мое богатство.
Вот те на! Даже сам я удивился: что со мной? Холоденин очнулся:
– Какое богатство?
О, какое?! Так, так, так, а ну, не тормозить!
– Богатство богатых в России и бедность бедных – вот в чем причина московского восстания!
Я взглянул на Холоденина. Закрыв глаза, он безмятежно ободряюще кивал. Опасность миновала. И я понял: можно продолжать.
Так, я о чем? А, во, первый месяц зимы! – и я:
– Зима! Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь…
Холоденин дернулся, как от электрошока:
– Что за путь?! – и распахнул глаза.
– Путь, который преодолела партия Ленина. Мне можно продолжать?
– Продолжайте, – умиротворенно, – про декабрьское восста…
И отключился. Холоденин спал сном младенца преклонного возраста.
Я продолжил, по его указке… И при этом думаю: ну что же я мелю?! Но если не молоть – то будет хуже!
Так, «восста…». Я перевел дыхание. Ну что еще там в декабре, ну, я не знаю… Логика! Логика, она была всегда моим самым сильным местом в организме, и я зову ее на помощь: так, зима… А, значит, это птицы! И я:
– Птицы! Они давно улетели на юг!
– Ага, ага… – подтвердил спросонья, благосклонный.
И тогда я взял еще бодрее…
Двери в нашем классе приоткрыты. В тех дверях – стеклянные окошки. А за ними, за дверями, в коридоре… Там творится что-то несусветное: студенты, которые еще не сдали, в ожидании, они сгрудились у дверей. И уже даже не смеялись – просто корчились. Я имел у них такой успех!
– Птицы – улетели! – подытожил.
Так, что дальше? Главное, не медлить, не молчать. Во!
– Ночи все длиннее! Дни – короче…
– Стоп! Что – «короче»?
Холоденин это слово выловил, «короче», встрепенулся. И, разлепив свой левый глаз, на меня непонимающе уставился.
Я чуть не кончился, но виду не подал:
– Короче, без борьбы пролетариат себя уже не мыслил!
Я был красноречивым на язык.
– Молодец! – воскликнул Холоденин.
Кто молодец – я понял без подсказки. И хотя к нему сидел я ближе некуда, пролетариат ему был все же ближе.
– Ну, продолжайте! – вновь погружаясь в спячку.
Что при такой жаре немудрено.
А эти, за дверями, умирали. Что меня, конечно же, подстегивало. Подбивая на все новые свершения. Кажется, еще секунда – я прысну сам, и Холоденин разгадает; но нет, он отдыхает безмятежно. Я такое плел – он:
– Да, да, да…
Чтобы так мне околпачить старика, это было… Ну, невероятно! Как заправский этот самый… Ну, который… Я втирал ему еще минут пятнадцать. Сам процесс, такой опасный и в то же время сладострастно-увлекательный, меня втянул, и от тех «Уроков» получал я просто наслаждение! Я отвечал – и сам же упивался: о, какой я остроумный! О, и ловкий!
Что я плел, что я буровил?! И вдруг почувствовал: я начинаю иссякать. Но молчать нельзя, определенно: Холоденин молчунов у нас не любит. Оглянулся… нет, я все же молодчина! По стенам в кабинете вкругаля висят плакаты с изречениями классиков. Основоположников марксизма и т. д. Вот какой я наблюдательный попался! Вот такой чертовски я находчивый! И по кругу мне остается только их озвучить: «Партия – ум, честь и совесть…», «Пролетарии всех стран…», «Учиться, – и так далее, – учиться…» – цитатами я сыпал очень щедро.
Так же хорошо, в смысле уверенно, я дал ответ и на второй вопрос. Мой экзаменатор Холоденин:
– Так, и третий…
Я и на третий отвечал бог знает что. Но бодро и уверенно. Словом, отбарабанил и на третий. Я был королем словоблудия. Так становятся кумирами толпы.
Казалось, Холоденин мирно спал. Я кашлянул – он своевременно очнулся:
– А на третий?
– Только что! – ну, в смысле, что уже.
И он одобрил:
– Хорошо ответили на третий!
И тут он открывает правый глаз, я помню как сейчас, и говорит:
– А знаете ли что? – и потянулся.
Я с тревогой:
– Что?
– Вы сегодня молодец, студент…
– Верховский!
А ведь обычно я успехов не выказывал.
– Ну что же, – подытожил он, – отлично! – На три вопроса вы ответили отлично. И я вам ставлю… То же самое: «отлично». Молодец!
Ему в лицо я чуть не рассмеялся. А пока он ставил мне «отлично», я смотрел сквозь дверь – а там веселье: во как я уделал старика!
8
Я вышел как во сне, а эти тут же облепили, как героя:
– Ну что, ну как? Что, неужели пять?! – они своим ушам еще не веря. – Да ну, не может!.. Может, хоть четверка? – уговаривают. – Ты такое нес! Ну, ахинею! Холоденин – полный идиот!.. А ну, покажь!
Зачетку показать.
И действительно, поверить в это трудно!
Даю зачетку, лишний раз блеснуть – не жалко мне! И тишина – как будто я оглох. Тишина такая, что куда же делось оживление? А после – хохот дикий, запредельный. Что такое? Я выхватываю – мама! В зачетке вместо оговоренной пятерки он – не погнушался единицей! Он – цифрой – выписал мне кол, такой кошмар! Но и это еще не было пределом. Чтоб, не дай бог, я кол не переправил на четверку, рядом в скобках Холоденин уточнил, что кол осиновый, в чем и расписался, так размашисто.
Боже! Пусть и с закрытыми глазами… он! ВСЕ!! СЛЫШАЛ!!! С его стороны это был высший пилотаж. Если хотите, мертвая петля. Затянутая на моей несчастной шее…
Я чуть не повредился: «кол осиновый»! Эх, старик, да не такой ты Холоденин, как мы думали!
А экзамен я пересдавал четыре раза…
