Это кто здесь так смеялся?

Полезная информация для тех, кто меня не хочет видеть. Пишите! Петербург, Лесгафта, дом 12, квартира – то же самое, 12. За надежность адреса ручаюсь: там меня уже не будет никогда!

А как же хорошо всё начиналось!..

Я явился на работу весь в приподнятом. Сегодня. Здесь, в Донецке, где живу. И сразу поделился своим сыном:

– Вот, сегодня сыну моему…

– У тебя есть сын?! – они отпали, по привычке выпучив глаза. – А мы не знали!

Я не то чтоб оскорбился – растерялся:

– Сын, а как же!…исполняется семнадцать. Да нет, не здесь, а в Питере, ага. И, представьте, учится в спецшколе!

А одна, такая незатейливая, высказалась:

– Что, такой же идиот, как папа? – в смысле, я. Она подумала, спецшкола, всё такое.

– Нет, ну что вы! – улыбнулся я. – Он – с математическим уклоном!

– Ой, а с чего всё начиналось, расскажи!

Уговаривать себя я не привык…

Год вроде 90-й, где-то так. Я иду еще по Ленинграду. Все, кто идет, куда-то да приходит. Так и я. Вижу – кинотеатр «Баррикада». На перекрестке Невского и Герцена, хотя я в Герцене, возможно, ошибаюсь. И афиша страшно завлекательная: там у них внутри кинокомедия. То ли «Питкин – там – в тылу врага», то ли… Нет, не помню, то ли что. То ли «…в больнице». А какая разница? Потому что Питкин – он везде!

Афиша – мол, не проходите мимо, она буквально всасывает внутрь. А вошел – билетов в кассе нет: аншлагом зал уже укомплектован.

Купил я с рук, с руками оторвал: третий ряд, у Питкина под носом…

Там, где я живу, я очень скован. Чтобы свои чувства во весь голос? Здесь, в Донецке? Боже сохрани! Если и смеюсь, то в кулачок… Так стыдливо, даже виновато. А то бывало… Стоит засмеяться – тут же рядом, по закону подлости, нарисуется знакомый: «Слава, это ты?! Ну ты и смеялся, ничего себе!» Тот сказал тому – и все узнают. Потом доказывай, что ты не этот самый…

Ну а где меня не знают никогда, там я уже, естественно, естественный. И ни в чем себя не ограничиваю. А я ж спонтанный, я же импульсивный! Если плачу я… Моим врагам! Я плачу в три ручья, и это минимум. А уж если я смеюсь, то это всё!..

Когда крутили «Питкина», на Невском, вся «Баррикада» просто содрогалась. Но заглушить меня… Не доросли!

Я смеялся, будто проходил массаж щекоткой, до судорог, до всхлипов, третий ряд, шестнадцатое место. Питкин был так близко, на экране, что казалось, еще чуть-чуть – мы поменяемся местами…

Я вскрикивал, икал, валился набок, размазывая слезы… Питкин, боже, Питкин, уморил! Сучил ногами… А у меня же смех такой особенный, у меня особенное всё. Я дважды сполз под собственное кресло. Ухнул филином. Трижды хрюкнул, очень органично. В общем, я смеялся до безумия. Ну и громче всех, не без того. Потому что кто меня… Никто ж не знает…

Всё закончилось на титрах. Дали свет. Остывшие улыбки, всё такое. Людской поток уже дрейфует к выходу. Выхода здесь два. А я же третий ряд, посередине. Кто тянется направо, кто налево. «Баррикада» начала пустеть. Я думаю: куда же мне идти?

И тут я замечаю левым глазом: навстречу тем, кто покидает третий ряд… Скажу, что прет, и вряд ли ошибусь. Напролом! Ее уже с дороги не свернуть! Особа молодая, энергичная, и настырная такая, не дай бог! Отжимая ноги всем подряд и не давая выйти на свободу…

Дама продирается отчаянно. Я подумал сразу: кошелек! Дама с прошлого сеанса, третий ряд. Она смеялась, очевидно, так, что ненароком раструсила кошелек. Потом хватилась, чтоб его поднять. И теперь у каждого выспрашивает: мол, вы не встречали кошелек? Такая бледная, что малость не в себе…

А люди ей плечами пожимают, мол, кошелек – не кошелек, а мы не видели, не знаем мы такого ничего. А вы пройдите дальше по инстанции. Ну, она и прет, мешая выходу.

Так она протиснулась ко мне. Ни слова, ни полслова, вся запыхалась. И вдруг… Нервно теребя себя за шарфик:

– Слушайте-послушайте, товарищ! – кажется, что, глядя сквозь меня. А как же на меня смотреть, с таким лицом?! – Это кто здесь так смеялся? Третий ряд…

А это ж я!

Я затравленно уставился на даму. Вот тебе и кошелек, пресвятая дева Магдалина! Вот мы и приплыли. Кто смеялся. А она тревожно и взволнованно:

– Это кто?

А в зале кроме нас… Уже пустой. На всякий случай, я дипломатично:

– А здесь не мелодрама, а комедия, потому что мистер Питкин, он в больнице! Здесь смеялись все посильно, кто как мог…

Она с досадой:

– Все-то все, но этот, этот как!

Я сразу:

– Как?

– Ну-у, не знаю… – и она замялась. Подбирая подходящие слова. Но не нашла. А потом сосредоточилась – и выдала: – Ха-ха!

Ну, что сказать вам? Жалкое подобие меня. Ни филином не хрюкала, ни это… И как-то тихо. Жалкое подобие!

Я ей улыбнулся, так скептически. Она:

– Теперь ваш черед, а ну-ка вы засмейтесь!

– Извиняюсь, под заказ я не смеюсь!

Но настырная, что просто не дай бог, уже вцепилась:

– Нет, а ну-ка! Я вам умоляю!

Ситуация вполне такая дикая. Я даже рассмеялся – что за блажь?!

Что случилось с ней!

– Так это вы?! Это вы смеялись, как скаженный?! Боже мой!

Как там, у Земфиры? «Я задыхаюсь от нежности…» Так и здесь: от потрясенья дама чуть не грохнулась. Затрепетала, засияла, затуманилась. Глянула с восторгом, с упоением. И тут же вскрикнула, я даже испугался:

– Так, а ну идемте, этот смех…

И цап меня за руку. Я:

– Куда?

Оказалось, я ведомый – это что-то! Поволокла без лишних разговоров. Я:

– Куда-а-а?!

И фраза, в моей жизни историческая:

– Этот смех… Он мне в хозяйстве оч-чень пригодится!

И уцепилась – неразлейвода…

Три года душа в душу – это что-нибудь да значит. Ленинград, Лесгафта, дом 12, квартира – то же самое, 12, наша комната и левая кладовка. Коммуналка…

Интересная и горькая деталь – с какой формулировкой я был изгнан:

– Боже, как мне опостылел этот смех! Уже вот здесь!

Больше здесь не жил я никогда.

А сын остался…