Память... прошлое ... оккупация
Осенним утром 1941 года на этой площади с семи часов утра начали собираться евреи с семьями, со стариками, старухами, маленькими детьми, мальчиками и девочками. Большинство пришло сюда добровольно, ведь по Городу были расклеены приказы властей. Был туман и моросил дождь, и матери заботливо кутали своих хнычущих детей в прихваченные шарфы и пледы. Они взяли с собой в дорогу бутерброды, а маленькие девочки - своих любимых кукол.
С этой площади они отправились пешком в долгий путь по маршруту Дальник - Березовка - Мостовое - Доманевка - Богдановка. В Богдановке под Николаевом был лагерь смерти. Путь, которым они идут до сего дня.
Я только сейчас уразумел - какое страшное имя у этого места, где теперь ни рожать, ни растить детей нельзя: Богдановка - Бог дал!
...А по Люстдорфской дороге, сразу за теперешней площадью Толбухина, метров 70 по левой стороне за площадь, и еще метров 30 влево есть площадка, покрытая щербатым асфальтом. На ней стоят покосившиеся баскетбольные щиты, какие-то одинокие ворота от гандбола и ряд мусорных баков. На ее краю огорожено небольшое пространство, кругом оно заросло сорной травой. Здесь 19 октября 1941 года были заживо сожжены двадцать пять тысяч евреев.
В один день! Двадцать пять тысяч!
Там, видимо, были какие-то склады, куда можно было вогнать такую массу людей, потом обильно полить все вокруг бензином и зажечь. Печи Майданека или печи Освенцима, или все эти печи, вместе взятые, дарованные нам Богом (потому как все, чем мы располагаем, только Он в благости своей дарует нам), позволяли ли они развить такую суточную производительность. Это был грандиозный костер, он виден был издалека, в горизонтальном пространстве, где испуганные современники делали вид, что ничего не горит, и в вертикальном, где тоже делали такой вид. Можно ведь было послать на землю водяного Ангела, или кто там у них отвечает за молнии, дождь, потоп? Можно было обрушить хоть раз в нашей бесконечно длинной истории небеса со всепожирающим огнем на землю, и показать наглядно, каким должен быть костер, угодный Богу?!
…Люди шли колонной, держась за руки. Пожилые, молодые, дети. Впереди и сзади их было так много, сколько может охватить взгляд. Колонну сопровождали румынские солдаты. Люди не переговаривались, не плакали. Они словно онемели, словно заглянули в свое недалекое будущее и теперь брели по пыльной дороге с видом заживо погребенных.
— Мы думали, их ведут в аэропорт, а оттуда их в концлагерь в Германию отправят. Еще удивлялись, где немцы возьмут столько самолетов? — вспоминает Мария Евдокимовна Берсенева (когда оккупировали Одессу, ей было четырнадцать лет). — Лишь через несколько дней мы узнали, что всех согнали в пустые пороховые склады. Это огромная территория — от нынешней площади Толбухина до третьей станции Черноморки.
Шел третий день оккупации.
Накануне взорвали комендатуру. Погибли семьдесят шесть оккупантов. В центре города начались облавы. Хватали мужчин от четырнадцати до семидесяти лет. Евреев забирали семьями.
Гораздо позже появятся цифры: в тот день к пустующим пороховым складам согнали двадцать тысяч евреев, три тысячи красноармейцев, последних защитников Одессы, девятьсот восемьдесят коммунистов, взятых по доносу.
— Мама на ведро воды бросала две пригоршни кукурузной муки, щепотку соли, проваривала и посылала меня к складам. Где-то там была и ее подруга Аня Вайнштейн, — рассказывает М.Берсенева. — Люди выставляли баклажки, и я наполняла их баландой. Однажды меня поймал часовой и затолкал за ограду. Я начала плакать, звать маму. А мне какой-то мужчина говорит: «Не бойся. Сейчас бочку с бензином привезут, ты под нее подлезь, а когда она будет выезжать, вместе с ней незаметно выйдешь. Только не беги», — предупредил он. А как не бежать? Испугалась я ужасно. Бросилась наутек, даже один ботинок потеряла. А рядом что-то — тюк-тюк… Я даже не поняла, что это пули…
А на следующий день девять складов с узниками облили из шлангов бензином и подожгли....
Михаил Заславский чудом уцелел.
— В тот день нас пригнали сюда ранним утром и заперли на пороховом складе, — вспоминает он. — Когда склад загорелся, край постройки рухнул, и я чудом спасся, выскочив через проем. А вот моя мать, три сестры, брат, они были на других складах, погибли.
Михаил прятался на кладбище. Его снова схватили. Но и в этот раз ему удалось убежать. Он попал на фронт. М.Заславский — кавалер ордена Славы и других боевых наград.
…Тела погибших тлели еще месяц, по округе разносился трупный запах, смешанный с запахом гари. В близлежащих домах затыкали щели, затыкали подушками окна. Но и это не спасало от удушливого зловонья. Горожане приходили на пожарище, пытаясь в обугленных телах узнать близких. Но охранники не разрешали забирать останки. Пригнанных пленных заставили выкопать траншеи и металлическими крюками стянуть туда тела. На этом заканчивается первая часть этой страшной истории, о которой, разумеется, знал весь город.
На этой площадке стоит сиротский камень, вертикальная маленькая стела. Вокруг живут люди, и, думаю, камень этот их смущает и они бы с удовольствием его оттуда убрали. Там, когда стоишь на этой площади, там качает землю, колеблет ее, она ненадежно рыхла, в ней на каждом шагу пропасть. Там, когда станешь упрясь ногами в то, что названия иметь на наших языках не может и не должно, если закрыть глаза, можно услышать сначала тихий плач, это плач маленькой девочки, она ищет и не может найти в пугающей ее темноте свою маму. Потом этот плач нарастает, в нем слышны иные голоса, их становится больше, и некоторые не плачут, но кричат от ужаса, и этот крик все нарастает, и пытаешься закрыть ладонями уши, но крик этот имеет иной источник и остановить его не удастся! А потом в этом, уже неразличимом отдельными голосами крике пропадают голоса жалобы и печали, и сменяются они голосами гнева. Гроздья гнева попирает мой великий Народ ногами, и волны крови заливают и захлестывают эти улицы и перекрестки, и сносят случайными щепками потоки бессмысленно мчащихся в пустоту машин. Дрожит земля и воздух над ней, он красен от крови, этот воздух, он плотен от крови и пролитого огня, и столб этот страшно вибрирует, и все уходит в небо. Там, рядом с этой площадью, не то чтобы жить, даже временно нельзя находиться, и горе тебе, попавшему случайно в этот огненный смерч огня и крика, горе тебе, не заметившему это и не наклонившему, проходя здесь или проезжая мимо, голову в знак скорби и печали. Даже и всего один-единственный раз, единожды, забывшему это сделать!
Внешне же эта площадь пуста и покрыта пылью и жухлой травой забвения. Не обольщайся, что можно, пусть даже временно, пусть ненадолго, забыть о случившемся здесь, представив его давно миновавшим. Оглянись и прислушайся - это сейчас полыхает огнем эта площадь, это криком заходятся пространства земли, как тогда это было, в тот страшный осенний день.
...На Прохоровской площади теперь стоит черный кубической формы камень - "Стела смерти", памятью о смертной дороге, начавшейся здесь. Она ведет к Богу! Потому что в конце ее Господь встретил свой Народ. Поставил этот камень на свои деньги бывший узник лагеря смерти и участник освобождения Города Яков Маниович, и, если бы не он, власти не нашли бы на это времени, желания и средств. Там устроили Аллею Праведников Мира, тех немногих горожан, кто помогал евреям в эти страшные дни. Растут на Аллее березки, и каждой дано имя человека… И кто-то прошелся вдоль этих табличек с написанными именами, выламывая их ударом ноги. И, трудолюбивый, не миновал ни одной!
Я стоял там и думал - пока эти идущие равнодушно и мимо люди, пока они не опомнятся, пока, прибегая сюда, не будут падать на колени, не будут умолять небеса простить их и отпустить смертные грехи далеких предков, виновных или не виноватых (но виновны все!), - не видать им живой человеческой жизни - вечно будут они ползать в собственной блевотине, в разрухе и нищете, уподобленные Господом неживущим и - впервые в истории людей - терпя наказание еще здесь, на земле, чтобы приготовиться к вечности, которую лучше бы им никогда не увидеть!
Правильно было бы, вместо памятников этих осиротевших приколотить по всему периметру площади фанерные щиты с надписью об опасности обвала, что неустойчивы здесь небеса, что площадь эту следует обходить стороной! Сегодня и навсегда!
С 1 сентября 1944г по 31 декабря 1944г на месте массового захоронения работала специальная комиссия.
«…При раскопках, проведенных под руководством районной комиссии, в имеющихся девяти ямах было обнаружено свыше 22 тысяч трупов, среди которых найдены тела детей, умерших от дыма. Среди трупов были найдены такие, которые носили следы пулевых ран, с отрубленными конечностями, размозженными черепами», — так написано в акте комиссии, который до недавнего времени хранился в архиве.
И кто знает, может быть, его никогда и не увидели бы одесситы, если бы трагическая история военных лет не переросла в современную историю гражданского подвига. Я знаю, высокопарные слова часто принижают смысл сказанного. Но в этом случае подобрать другие слова, действительно, сложно.
В 1987 году на месте пороховых складов прокладывали канализационные трубы.
Растерянные рабочие прибежали к Валентине Иосифовне Бурденко, председателю домового комитета. Она тут же вместе с мужем поспешила на небольшой пустырь. Сюда, к старой акации, после Победы каждый год 9 Мая приходила с букетом женщина. Она молча стояла, тихо плакала и уходила, чтобы вернуться на следующий год. Ее мужа тоже сожгли здесь заживо. Она видела его обожженное тело.
— Мы подошли и ахнули: траншея была устлана человеческими черепами, костями, — вспоминает В.Бурденко. — Я вызвала представителей власти, приехали и судмедэксперты. Они собрали пять-шесть мешков останков погибших. Заключение судмедэкспертов нам очень помогло в нашей борьбе.
— В борьбе с кем? — не поняла я.
— Как с кем, с властью… — пояснила мне пожилая женщина. — Нам пришлось доказывать, что здесь действительно покоятся тела жителей оккупированной Одессы и что на этом месте строить нельзя.
В 1997 году пустырь продали под частную застройку.
— Мне удалось за один день приостановить это решение, — с гордостью говорит В.Бурденко. — Пару лет здесь никто не появлялся.
А в 2002 году участок продали во второй раз. Правда, нового хозяина мы даже не видели, он сразу же перепродал участок. Очередной владелец пустыря серьезно взялся за дело. Даже ОМОН вместе с ним приезжал. Он гостиницу на костях одесситов собирался строить. Потом участок вновь перепродали… Вы себе даже не представляете, куда мы только не обращались за эти годы: и в Комитет защиты мира, и в Верховную Раду, и к президенту, и к генеральному прокурору…
Местные жители благоустроили это место. Евгения Семеновна Дорогончук и Лидия Дмитриевна Коронфил рано утром выходили, убирали территорию. Всем миром добивались от городских властей установления здесь мемориальной стелы.
Памятный знак обещали им к шестидесятилетию Победы. Не получилось. Седьмого мая, в канун юбилея, мужчины перетащили на пустырь строительную железобетонную глыбу. Высекли на ней четверостишье, украсили цветами.
...Женщина с букетом в этом году не пришла к акации. Ее на пустыре не видят уже несколько лет. Вместо нее приходит сюда ее дочь.
Шестого ноября благодаря усилиям местных жителей, а также Дмитрию Гутахову, президенту ассоциации «Украина — Израиль», на Люстдорфской дороге, 27 был установлен мемориальный знак «Памяти расстрелянных и сожженных евреев. 1941—1944». Деньги на памятник пожертвовали Марк Беккер, Дмитрий Гутахов, Вадим Мороховский, Юрий Родин. Кустарники, деревья, цветы на участке высадила фирма «Ваш сад».
Но история на этом не закончилась.
С этой площади они отправились пешком в долгий путь по маршруту Дальник - Березовка - Мостовое - Доманевка - Богдановка. В Богдановке под Николаевом был лагерь смерти. Путь, которым они идут до сего дня.
Я только сейчас уразумел - какое страшное имя у этого места, где теперь ни рожать, ни растить детей нельзя: Богдановка - Бог дал!
...А по Люстдорфской дороге, сразу за теперешней площадью Толбухина, метров 70 по левой стороне за площадь, и еще метров 30 влево есть площадка, покрытая щербатым асфальтом. На ней стоят покосившиеся баскетбольные щиты, какие-то одинокие ворота от гандбола и ряд мусорных баков. На ее краю огорожено небольшое пространство, кругом оно заросло сорной травой. Здесь 19 октября 1941 года были заживо сожжены двадцать пять тысяч евреев.
В один день! Двадцать пять тысяч!
Там, видимо, были какие-то склады, куда можно было вогнать такую массу людей, потом обильно полить все вокруг бензином и зажечь. Печи Майданека или печи Освенцима, или все эти печи, вместе взятые, дарованные нам Богом (потому как все, чем мы располагаем, только Он в благости своей дарует нам), позволяли ли они развить такую суточную производительность. Это был грандиозный костер, он виден был издалека, в горизонтальном пространстве, где испуганные современники делали вид, что ничего не горит, и в вертикальном, где тоже делали такой вид. Можно ведь было послать на землю водяного Ангела, или кто там у них отвечает за молнии, дождь, потоп? Можно было обрушить хоть раз в нашей бесконечно длинной истории небеса со всепожирающим огнем на землю, и показать наглядно, каким должен быть костер, угодный Богу?!
…Люди шли колонной, держась за руки. Пожилые, молодые, дети. Впереди и сзади их было так много, сколько может охватить взгляд. Колонну сопровождали румынские солдаты. Люди не переговаривались, не плакали. Они словно онемели, словно заглянули в свое недалекое будущее и теперь брели по пыльной дороге с видом заживо погребенных.
— Мы думали, их ведут в аэропорт, а оттуда их в концлагерь в Германию отправят. Еще удивлялись, где немцы возьмут столько самолетов? — вспоминает Мария Евдокимовна Берсенева (когда оккупировали Одессу, ей было четырнадцать лет). — Лишь через несколько дней мы узнали, что всех согнали в пустые пороховые склады. Это огромная территория — от нынешней площади Толбухина до третьей станции Черноморки.
Шел третий день оккупации.
Накануне взорвали комендатуру. Погибли семьдесят шесть оккупантов. В центре города начались облавы. Хватали мужчин от четырнадцати до семидесяти лет. Евреев забирали семьями.
Гораздо позже появятся цифры: в тот день к пустующим пороховым складам согнали двадцать тысяч евреев, три тысячи красноармейцев, последних защитников Одессы, девятьсот восемьдесят коммунистов, взятых по доносу.
— Мама на ведро воды бросала две пригоршни кукурузной муки, щепотку соли, проваривала и посылала меня к складам. Где-то там была и ее подруга Аня Вайнштейн, — рассказывает М.Берсенева. — Люди выставляли баклажки, и я наполняла их баландой. Однажды меня поймал часовой и затолкал за ограду. Я начала плакать, звать маму. А мне какой-то мужчина говорит: «Не бойся. Сейчас бочку с бензином привезут, ты под нее подлезь, а когда она будет выезжать, вместе с ней незаметно выйдешь. Только не беги», — предупредил он. А как не бежать? Испугалась я ужасно. Бросилась наутек, даже один ботинок потеряла. А рядом что-то — тюк-тюк… Я даже не поняла, что это пули…
А на следующий день девять складов с узниками облили из шлангов бензином и подожгли....
Михаил Заславский чудом уцелел.
— В тот день нас пригнали сюда ранним утром и заперли на пороховом складе, — вспоминает он. — Когда склад загорелся, край постройки рухнул, и я чудом спасся, выскочив через проем. А вот моя мать, три сестры, брат, они были на других складах, погибли.
Михаил прятался на кладбище. Его снова схватили. Но и в этот раз ему удалось убежать. Он попал на фронт. М.Заславский — кавалер ордена Славы и других боевых наград.
…Тела погибших тлели еще месяц, по округе разносился трупный запах, смешанный с запахом гари. В близлежащих домах затыкали щели, затыкали подушками окна. Но и это не спасало от удушливого зловонья. Горожане приходили на пожарище, пытаясь в обугленных телах узнать близких. Но охранники не разрешали забирать останки. Пригнанных пленных заставили выкопать траншеи и металлическими крюками стянуть туда тела. На этом заканчивается первая часть этой страшной истории, о которой, разумеется, знал весь город.
На этой площадке стоит сиротский камень, вертикальная маленькая стела. Вокруг живут люди, и, думаю, камень этот их смущает и они бы с удовольствием его оттуда убрали. Там, когда стоишь на этой площади, там качает землю, колеблет ее, она ненадежно рыхла, в ней на каждом шагу пропасть. Там, когда станешь упрясь ногами в то, что названия иметь на наших языках не может и не должно, если закрыть глаза, можно услышать сначала тихий плач, это плач маленькой девочки, она ищет и не может найти в пугающей ее темноте свою маму. Потом этот плач нарастает, в нем слышны иные голоса, их становится больше, и некоторые не плачут, но кричат от ужаса, и этот крик все нарастает, и пытаешься закрыть ладонями уши, но крик этот имеет иной источник и остановить его не удастся! А потом в этом, уже неразличимом отдельными голосами крике пропадают голоса жалобы и печали, и сменяются они голосами гнева. Гроздья гнева попирает мой великий Народ ногами, и волны крови заливают и захлестывают эти улицы и перекрестки, и сносят случайными щепками потоки бессмысленно мчащихся в пустоту машин. Дрожит земля и воздух над ней, он красен от крови, этот воздух, он плотен от крови и пролитого огня, и столб этот страшно вибрирует, и все уходит в небо. Там, рядом с этой площадью, не то чтобы жить, даже временно нельзя находиться, и горе тебе, попавшему случайно в этот огненный смерч огня и крика, горе тебе, не заметившему это и не наклонившему, проходя здесь или проезжая мимо, голову в знак скорби и печали. Даже и всего один-единственный раз, единожды, забывшему это сделать!
Внешне же эта площадь пуста и покрыта пылью и жухлой травой забвения. Не обольщайся, что можно, пусть даже временно, пусть ненадолго, забыть о случившемся здесь, представив его давно миновавшим. Оглянись и прислушайся - это сейчас полыхает огнем эта площадь, это криком заходятся пространства земли, как тогда это было, в тот страшный осенний день.
...На Прохоровской площади теперь стоит черный кубической формы камень - "Стела смерти", памятью о смертной дороге, начавшейся здесь. Она ведет к Богу! Потому что в конце ее Господь встретил свой Народ. Поставил этот камень на свои деньги бывший узник лагеря смерти и участник освобождения Города Яков Маниович, и, если бы не он, власти не нашли бы на это времени, желания и средств. Там устроили Аллею Праведников Мира, тех немногих горожан, кто помогал евреям в эти страшные дни. Растут на Аллее березки, и каждой дано имя человека… И кто-то прошелся вдоль этих табличек с написанными именами, выламывая их ударом ноги. И, трудолюбивый, не миновал ни одной!
Я стоял там и думал - пока эти идущие равнодушно и мимо люди, пока они не опомнятся, пока, прибегая сюда, не будут падать на колени, не будут умолять небеса простить их и отпустить смертные грехи далеких предков, виновных или не виноватых (но виновны все!), - не видать им живой человеческой жизни - вечно будут они ползать в собственной блевотине, в разрухе и нищете, уподобленные Господом неживущим и - впервые в истории людей - терпя наказание еще здесь, на земле, чтобы приготовиться к вечности, которую лучше бы им никогда не увидеть!
Правильно было бы, вместо памятников этих осиротевших приколотить по всему периметру площади фанерные щиты с надписью об опасности обвала, что неустойчивы здесь небеса, что площадь эту следует обходить стороной! Сегодня и навсегда!
С 1 сентября 1944г по 31 декабря 1944г на месте массового захоронения работала специальная комиссия.
«…При раскопках, проведенных под руководством районной комиссии, в имеющихся девяти ямах было обнаружено свыше 22 тысяч трупов, среди которых найдены тела детей, умерших от дыма. Среди трупов были найдены такие, которые носили следы пулевых ран, с отрубленными конечностями, размозженными черепами», — так написано в акте комиссии, который до недавнего времени хранился в архиве.
И кто знает, может быть, его никогда и не увидели бы одесситы, если бы трагическая история военных лет не переросла в современную историю гражданского подвига. Я знаю, высокопарные слова часто принижают смысл сказанного. Но в этом случае подобрать другие слова, действительно, сложно.
В 1987 году на месте пороховых складов прокладывали канализационные трубы.
Растерянные рабочие прибежали к Валентине Иосифовне Бурденко, председателю домового комитета. Она тут же вместе с мужем поспешила на небольшой пустырь. Сюда, к старой акации, после Победы каждый год 9 Мая приходила с букетом женщина. Она молча стояла, тихо плакала и уходила, чтобы вернуться на следующий год. Ее мужа тоже сожгли здесь заживо. Она видела его обожженное тело.
— Мы подошли и ахнули: траншея была устлана человеческими черепами, костями, — вспоминает В.Бурденко. — Я вызвала представителей власти, приехали и судмедэксперты. Они собрали пять-шесть мешков останков погибших. Заключение судмедэкспертов нам очень помогло в нашей борьбе.
— В борьбе с кем? — не поняла я.
— Как с кем, с властью… — пояснила мне пожилая женщина. — Нам пришлось доказывать, что здесь действительно покоятся тела жителей оккупированной Одессы и что на этом месте строить нельзя.
В 1997 году пустырь продали под частную застройку.
— Мне удалось за один день приостановить это решение, — с гордостью говорит В.Бурденко. — Пару лет здесь никто не появлялся.
А в 2002 году участок продали во второй раз. Правда, нового хозяина мы даже не видели, он сразу же перепродал участок. Очередной владелец пустыря серьезно взялся за дело. Даже ОМОН вместе с ним приезжал. Он гостиницу на костях одесситов собирался строить. Потом участок вновь перепродали… Вы себе даже не представляете, куда мы только не обращались за эти годы: и в Комитет защиты мира, и в Верховную Раду, и к президенту, и к генеральному прокурору…
Местные жители благоустроили это место. Евгения Семеновна Дорогончук и Лидия Дмитриевна Коронфил рано утром выходили, убирали территорию. Всем миром добивались от городских властей установления здесь мемориальной стелы.
Памятный знак обещали им к шестидесятилетию Победы. Не получилось. Седьмого мая, в канун юбилея, мужчины перетащили на пустырь строительную железобетонную глыбу. Высекли на ней четверостишье, украсили цветами.
...Женщина с букетом в этом году не пришла к акации. Ее на пустыре не видят уже несколько лет. Вместо нее приходит сюда ее дочь.
Шестого ноября благодаря усилиям местных жителей, а также Дмитрию Гутахову, президенту ассоциации «Украина — Израиль», на Люстдорфской дороге, 27 был установлен мемориальный знак «Памяти расстрелянных и сожженных евреев. 1941—1944». Деньги на памятник пожертвовали Марк Беккер, Дмитрий Гутахов, Вадим Мороховский, Юрий Родин. Кустарники, деревья, цветы на участке высадила фирма «Ваш сад».
Но история на этом не закончилась.
— Нам предстоит отвоевать еще одну территорию, — говорит Валентина Бурденко, — возможно, там тоже покоятся одесситы, погибшие в годы оккупации.
Ирина ВИШНЕВСКАЯ. Редакция газеты "Юг"
Свежие страницы из раздела:
- Одесские хлебные талоны периода оккупации 1941-1944 гг
- Денежные отношения в Одессе во время оккупации 1941-1944 гг.
- Одесса, 1941-1944 гг, время в оккупации. Долгие 907 дней…
Предыдущие страницы из раздела:
