Что за шухер на болоте, что за хипиш на бану?

Раздел - «Крошка Цахес Бабель»

Конечно же, Бабель слышал, что в Одессе говорят «две большие разницы» и «кудою». Однако сомневаюсь, что он догадывался: в переводе на русский язык пресловутое «кудою пройти…» означает «как кратчайшим путем можно добраться…».

Подлинный язык Города в «Одесских рассказах» на самом деле столь же редок, как начес на голове Крошки Цахеса. Кто не верит, может собственноручно пересчитать по пальцам употребленные в тех рассказах одессизмы. Причем, не снимая носков: мурло, бранжа, смитье, байстрюк, налетчик, смачно… Потому что «размазывать кашу по столу» из той же оперы, что новомодная «картина маслом», принимая в качестве одесской речи за пределами Города.

Не следует также воспринимать в качестве одессизмов некоторые слова, которые цитируют обвешенные учеными степенями деятели, говоря об «одесском жаргоне в произведениях Исаака Бабеля». И приводят в качестве примера фразу Цудечкиса: «…должно захлянуть без молока». А «захлянуть» — вовсе не одессизм. «…только боюсь, ты захлянешь от скудной пищи», — писал епископ Арсений (Жадановский), закончивший семинарию в год рождения Бабеля.

Мир Молдаванки, изобретенной Бабелем, напоминает весьма популярные в советское время комедийные грузинские фильмы-малометражки о приключениях трех дорожных рабочих. Эти грузины общались друг с другом исключительно на русском языке, но с сильным грузинским акцентом. Зато персонажи Бабеля на самом деле запросто обходятся без пресловутого одесского акцента. Главные герои бабелевских рассказов — евреи, которые отчего-то общаются меж собой, к месту и не к месту применяя слова украинского языка. Вот эти слова, не имевшие хождения в Городе, за Молдаванку помолчим, и воспринимают не знающие украинского языка читатели за образчики одесской речи.

Украинизмы использовали в своем творчестве все одесские писатели. К примеру, Катаев в упоминавшейся повести «Белеет парус одинокий», вкладывал в уста своих персонажей «шо», «майстрачим», «панич». Но кто произносит у него воистину легендарное «шо»? Деревенский кучер и одесситы не просто украинского происхождения, а носители «низового говора»: рыбаки, босяки, матросы. «Шо» звучало в местах их компактного проживания. Скажем, повсеместно на Пересыпи, местами на Ближних Мельницах и в порту. Слово «панич», то есть «барчук», в катаевской повести употребляет гапка, то бишь прислуга, переехавшая в Одессу из села. Но чтобы Фроим с Молдаванки употребил «пани» вместо по сию пору принятого у нас «мадам» — я извиняюсь.

Мне стоило родиться не в Одессе или малохольным, чтобы воспринимать бабелевские персонажи в качестве одесситов. Типичный одессит той поры — самый настоящий европеец, каким бы ни было его образование и вероисповедание. Герои же Бабеля — явно жившие в своих местечках среди украинских сел евреи, на которых насмотрелся комиссар Исаак Вавилонский во времена его лютых буденовских подвигов: «Наши (выделено автором) вчера грабили, из синагоги выбросили свитки Торы». В их устах, к примеру, «рятуйте» было оправдано во всех смыслах слова, но, чтобы жители Молдаванки употребляли его? Два раза! Ведь у украиноязычного «рятуйте» в одесском языке синонимов больше, чем достаточно. Но кого это харит? Перлы чертей, швендяющих по бабелевской Молдаванке, с их «вечерять»-«снедать», давно стали образчиками одесской речи даже для деятелей с двумя верхними образованиями. Равно как и все эти «об чем думает такой папаша», что на самом деле представляет из себя, пардон, являет собой экспортный вариант так называемого одесского языка даже не на уровне «Мурзилки».

Вместо Молдаванки, где Исаак Эммануилович проживал исключительно в фантазиях разведенного им Паустовского и воображении зодчих знаковой фигуры Крошки Цахеса Бабеля, мы, в лучшем случае, получили фрагмент Бердичева. Ах, этот разобранный на цитаты одесский язык: «У вас невыносимый грязь, папаша». Но кто это говорит? Да это говорит подсознание самого Бабеля устами Баськи, только что вернувшейся в Одессу из Тульчина, куда ее увезли грудным ребенком. И «грязь» в ее исполнении, в отличие от истинно одесской «грази», даже если она с Куяльника, столь же правдоподобна, как и «уздечка коренника» с папашиной телеги. Любой настоящий одессит прекрасно понимает, что язык произведений писателя Бабеля такой же одесский, как «Советское шампанское» таки да шампанское.

По поводу щирой украинки Нехамы и ее «кацапов» речь уже шла. А это замечательное слово «хозяин» в устах Фроима Грача? Ведь даже не имевший никакого отношения к Одессе украинский писатель Михайло Старицкий в романе «Молодость Мазепы», написанном за четверть века до «Одесских рассказов» Исаака Бабеля, и тот вложил в уста своего еврейского персонажа «балабусту», то есть «хозяйку».

Что именно можно взять с того Фроима Грача с его речами, одесситы прекрасно понимают. Или «чепуха» в его исполнении это таки не холоймес? Заметьте, я же не утверждаю, что это халоймес на постном масле. И даже не халоймыс на ватине. Лучше слегка перефразирую одну песню: «Староконный потухал, хапаясь за стойки: «Фроим, ты ж наколупал тыныф на помойке».

Крылатая фраза «Чтоб тебя земля выбросила!», приписываемая Бабелю, на самом деле вошла в одесский язык еще до его рождения. «Чи мене сдается», «обнимите умом» — такой же перевод с украинского языка, как «за половину даром» — с идиш, употребленное Бабелем вместо традиционно-одесского в оные времена «за любую половину». Даже у «пополам» в одесском языке уже тогда был синоним — «на сдюку».

Правда, со временем Бабель слегка стал понимать в колбасных обрезках. Видимо после публикации «Одесских рассказов» выдающийся знаток Одессы и ее языка от кого-то узнал, что налетчики, разъезжающие в пролетках и экипажах, это все равно, как товарищ Ленин, гоняющий по Москве на тарантасе, а потому в написаном хорошо позже рассказе «Фроим Грач» Бабель использовал одесское слово «штейгер». Как уже отмечалось, одинаково звучащие слова русского и одесского языков, Бабель воспринимал в русскоязычном смысле слова. А потому в самом начале двадцатых «штейгер» был для него исключительно «мастером рудничных работ», но никак не «экипажем экстра-класса» или «лихачом», доставлявшим московских богачей к фешенебельному «Яру».

«Мине сдается, что у нас горит сажа», — вот вам характерный, многократно процитированный образчик одесской речи даже не уровня «Возьми ноги в руки», а драп-дерюги три копейки километр. Только в киноповести «Беня Крик» эту фразу Бабель заменяет на: «Мне сдается, что у нас пахнет гарью». Зато, хотя для сценария это не имеет никакого значения, Исаак Эммануилович не преминул блеснуть новым знанием: «Беня подзывает лихача — по-одесски штейгера». Больше того, Беня, в сценарии немого фильма, даже произносит фразы типа «он капал на меня», чего на страницах ранее написанных «Одесских рассказов» за ним не сильно наблюдалось.

«Пусть вас не волнует этих глупостей», — в литературе и периодике это один из наиболее распространенных примеров одесского языка в исполнении Бабеля, показавшего какое пристрастие питают горожане к родительному падежу. Без особого труда можно сделать несколько переводов этого предложения на настоящий язык Молдаванки, в том числе — образца начала прошлого века. Всего один пример: «Оно вам надо полировать себе кровь за тот мишигас?».

«Ты сеешь неприятности, Арье-Лейб, ты получишь завирюху». Украинское слово «завирюха» переводится на русский язык как «пурга», но в Одессе «гнать пургу», все равно, как «гнать тюльку». Я уже молчу за то, что «сеять неприятности» означает «избавляться от неприятностей», а «сеятель» в одесском языке — конкретизированный синоним «бичкомера» в его исключительно первоначальном значении.

И это язык Молдаванки?! Геволт, не дрейте мене копф, он и без того уже беременный! Но если вам таки надо «сеять» вместо «поджуживать» или «барагозить», имейте: «Ты сеешь цурес, Арье-Лейб, ты будешь иметь гембель». А если уж сильно хочется использовать именно украинизм вместо несуществующей в одесском языке «завирюхи», нате вам иного одесского слова украинского происхождения — «шквара»: страшная непогода; неприятность, не говоря уже за «поганые дни» — время сильных ветров и штормов; черная полоса в жизни.

Мадам Горобчик причитает: «…и сыны мои, байстрюки мои». Снова имевший хождение лишь на мореманских хуторах украинизм вместо общепринятого в Одессе «бастарда» еще во времена, когда языком межнационального общения Города был итальянский, а шайка в России не именовалась на одесский манер «бандой». Меня так и тянет назвать госпожу Горобчик на истинно молдаванский манер — мемзель Горобчик. Ибо слово «мемзель» вовсе не «мамзель», а та самая «байстрючка», в мужском роде — «мемзер».

В том случае, если вы полагаете, что автор перегибает палку, массово используя слова, перекалапуцанные из идиш в качестве наиболее распространенных на Молдаванке, то вынужден вас разочаровать. Мой сосед по двору Додик Макаревский привел в своих мемуарах «Книга про мое» слова слесаря-инструментальщика, пояснившего ему аж через три с гаком десятка лет после того, как вумный Бабель написал: «Одесса мертвей, чем мертвый Ленин», «На Молдаванке все говорят и понимают идиш: и русские, и украинцы, и молдаване, и цыгане, и, естественно, евреи. На Молдаванке живет один народ — молдаванский».

На Молдаванке Бабеля живет до бениной мамы евреев, которым сильно распространенный там одессифицированный идиш до фейги. По весьма существенной причине. Слово «Фейга» большой знаток одесского языка воспринимал исключительно как имя своей мамы. Что же до слова «трефные», то Бабель употребляет его в том же смысле слова, что и создатель «Петербургских трущоб» В. Крестовский в «Очерках кавалерийской жизни», написанных за тридцать лет до «Короля»: «…своего коширного горшика в трефный горшок солдатский». Бабель живописует: «Им достался ямайский ром на свадьбе Двойры Крик и, насосавшись, как трефные свиньи, еврейские нищие оглушительно стали стучать костылями». Напиши Бабель, что еврейские нищие насосались так кошерно, как трефные свиньи или трефные аидыше шнореры насосались, как кошерные свиньи — вот это было бы таки да по-одесски. Но, как и в случае с одинаково звучащими, однако имеющими совершенно разный смысл словами русского и одесского языков, Бабель воспринимал и слова из родного для него идиш отнюдь не в их одесском значении. А потому для с большим понтом одесского колорита он принялся вкладывать в уста молдаванского населения упомянутые выше украинизмы.

Примеры насильственной украинизации Бабелем дореволюционной Молдаванки можно множить. С другой стороны, все одесситы в своих произведениях вместо русского слова «арбуз» используют украинское слово «кавун» — Катаев, Ильф, Багрицкий, Утесов… Даже живший в тридцатые годы в Париже Жаботинский — и тот писал «кавун». Бабель же употребляет слово «арбуз», так как нет у него той самой памяти, присущей одесситам-современникам, всех этих многочисленных «дирекционов» в качестве «нот» и «поносок» в значении «кошелок». «Банабаки и буцы совсем цены посбивали», — Кармену и в голову не могло прийти заменить одесские слова их русскоязычными синонимами, а потому иностранные язычники могут в больших кавычках успешно переводить его произведения от сегодня до свежевырытого жизненного итога. В 1993 году в московском издательстве «Высшая школа» было выпущено пособие академика М. Гаспарова, который, комментируя стихи Саши Черного, высказался по поводу слова «лапацон»: на русский язык его «лучше не переводить». С Бабелем куда проще; или он, подобно своим современникам, писал «страшная мокрота» вместо «сильный дождь»?

По уже указанной причине Бабель использует русскоязычную «хулиганскую морду», у которой в одесском языке той поры основным, но не единственным синонимом было слово «габелка». Потому-то у него в многократно процитированном с понтом образчике одесской речи «Об дать кому-то по…» фигурирует не хамура, не дюндель, не портрет, не вывеска, не сурло, не пуным, а все та же русскоязычная «морда». Оттого-то у него тетя Песя — торговка птицей, а не куролепчиха или куролепиха. И нищие — совсем не шнореры или капцаны. А контрабандист — вовсе не шмуглер. И Фроим Грач заходит исключительно в винный погреб, а не в бодегу, где именует Крика хвастуном, но не швицаром. И Цудечкис — не гешефтмахер, не форец, не скакун, не лапетутник, не бурженник, а маклер. Ой, я вас просто умоляю! Ну, какой это маклер? Это же самый настоящий люфтменш и вдобавок шлепер. Смаклеровал (втулил) помещику (магнату или мазиле) пулю с известным запахом, чтобы иметь с гешефта хороший интерес или хоть масенький парнус. После того, как сделать с тем помещиком абгемахт на уровне обоюдного гита. Это же не Цудечкис, а прямо-таки бандит! В одесском смысле слова.

Бандиты в исполнении Исаака Бабеля отчего-то постоянно общаются на языке фраеров: облава, пристав, шпики. Помолчим за героев Кармена или Славина, если даже катаевский Гаврик, обычный одесский пацан, запросто употребляет слово «зухтер» в разговоре с Петей, не говоря уже за «сидит на дикофте».

«Маня, вы не работе, — заметил ей Беня, — холоднокровней, Маня». Пресловутая «работа» тогда именовалась исключительно «делом». Но какой замечательный образчик якобы одесского языка — «холоднокровней» — вместо традиционного в подобных случаях «ша» или его синонимов. А эти малиновые жилеты, рыжие пиджаки и, особенно, обувь цвета небесной лазури в качестве прикида налетчиков, которых не раздуплить на одесское слово? Признаюсь честно, когда я впервые познакомился с текстами «Одесских рассказов», подумал, что Бабель просто стебется, как положено истинному одесситу, но потом понял: все это сочинялось на полном серьезе. Тем более, выдумывать наивный Бабель не умел, а потому, что имел, то и нес.

«Я не умею выдумывать. Я должен знать все до последней прожилки, иначе ничего я не смогу написать. На моем щите вырезан девиз — «подлинность», — утверждал Бабель, параллельно плетя мансы о двадцати двух вариантах одного рассказа и запуская в литературные круги мульки за сундуки сокровищ, доверху нафаршированных черновиками грядущих шедевров и рукописями, ждущими окончательно-бриллиантовой огранки.

Выражаясь словами абсолютно не упоминающегося спэциалистами в связи с темой одесского языка Катаева, нужно хорошо накушаться гороха, чтобы достойно прокомментировать бабелевские изыски. Аналогичным его налетчикам образом на моей памяти изъяснялись и одевались массово перебирающиеся в Одессу черти на срезе шестидесятых-семидесятых годов прошлого века. Тогда в моду стремительно входил клеш, а потому жлобы распарывали свои штаны темных расцветок и вставляли в них разноцветные клинья. Это таки было. Но чтобы одесские налетчики в самом начале двадцатого века носили лопающуюся на их мясистых ногах кожаную обувь голубого цвета, а их главарь, подобно Остапу Бендеру, вышивал в малиновых штиблетах?! Чтобы «короли Молдаванки в лаковых экипажах» ехали на Глухую (ныне Запорожскую) улицу в публичный дом Йоськи Самуэльсона, а не в заведения, расположенные, скажем, на Нежинской?! Видимо, знаток Одессы Бабель не догадывался, что этот самый «публичный дом» именовали в Городе иными словами, в том числе — «пансионом без древних языков». Равно, как и не подозревал о том, никакой Беня с его дешевой халястрой не рискнул бы в те годы даже посмотреть в сторону реального Тартаковского, в лавках которого, как пишет Бабель, служило пол-Одессы.

В иерархии действительно уголовного (по-одесски — делового) мира совершавшие эксы налетчики находились куда ближе к пресловутой параше, нежели к авторитетам. Вот вам типичный портрет одесского короля преступного мира того времени: прекрасное образование, безупречный вкус, знание в совершенстве нескольких иностранных языков, пребывание в высшем свете отнюдь не в малиновых штиблетах при револьвере на кармане.

И если бы явно поехавший мозгами чистый фраер Беня Крик со своей кодлой в описываемые Бабелем дореволюционные годы убили при налете отдавшего им ключи от кассы Мугинштейна, то они после такого беспредела только бы и успели спрятаться исключительно на морском дне, некогда справлявшегося с современными функциями одесских полей орошения. Потому что реальная Одесса вынесла бы налетчикам-самоучкам свой приговор еще до того, как за Беней сотоварищи приехала бы полиция, весьма умело контролировавшая преступный мир Города. Открою вам страшную тайну даже для непревзойденного знатока Одессы Крошки Цахеса Бабеля: на самом деле Одесса — город не бандитский. Одесса — город ментовский. Зато благодаря «давшему нам прописку на карте мира» Бабелю, в этом самом окружающем планету Одесса мире о нас давно сложилось такое мнение: если мы не клоуним, то исключительно грабим. А туристы по сию пору шарахаются от весьма миролюбивой Молдаванки, где каждый житель, с их точки зрения, только и ждет момента засадить кому-то перо в бок. Ребята, вы лучше вместо страшной Молдаванки по мирному Жлобограду вечерком пройдитесь, будете таки иметь шансов убедиться в справедливости одесской поговорки: не ищи приключений на свою жопу, они тебя сами найдут.

А это чудесное бабелевское откровение за Фроима Грача? После всего, оказывается, это Фроим, а не Беня был главой сорока тысяч одесских воров. Вы мне поверите, если я вам скажу, что главой двухсот тысяч современных одесских воров является таксист Федя Рашпиль, разъезжающий на трехколесном «Мерседесе»? Конечно, не поверите, ведь Федя даже не депутат горсовета.

Будь язык «Одесских рассказов» Бабеля хоть слегка похож на подлинно одесский, мы бы имели шанс познакомиться с ними лишь в 21 веке. В 1923 году был написан не только бабелевский «Король», но и ильфовский «Зубной гармидер». Это произведение не могло быть напечатано в Москве по весьма простой причине: сноски с пояснениями заняли бы не меньше места на журнальных полосах, чем сам рассказ. Поэтому в журнале «Красный перец» Ильфом был опубликован авторизованный и сильно сокращенный перевод «Зубного гармидера» с одесского языка на русский язык под названием «Снег на голову».

В отличие от Бабеля, родной язык был в крови истинного одессита Ильфа. А потому он писал в оригинале, к примеру, так: «…приходит еще один зубной жлоб, и тут начинается настоящий гармидер». Но в результате ильфовское «парень держится за стол, как утопленник» не имеет никаких шансов конкурировать с бабелевским «Хорошую моду себе взял — убивать живых людей». «Кто посмеет в Одессе с живого мальчика башмаки снимать?», — писал Саша Черный. А эта «манера вешать живого человека» в исполнении репортера Штрока задолго до выхода «Одесских рассказов». Я уже молчу за заголовки одесских газет тех времен, когда Бабель гонял вперемешку с буденовцами, типа «У меня болит его голова». Не говоря уже за тексты в дореволюционной местной периодике, повествующей о том, что одесская городская Дума «не Дума, а какая-то блатная Ховира», а гласные (народные депутаты) «не гласные, а Маровихеры».

Какого такого Король Беня со своей криминальной шоблой так тщательно избегают всех этих привычных даже фраерскому одесскому уху зухтеров-ховир, не говоря уже за гармидеров-мишпух, тем более что создатель сих дивных образов литературных героев нарочно поселился на Молдаванке лишь бы постичь тайны тамошних дворов?

Зато герои Крошки Цахеса Бабеля, как всегда на высоте их автора. «Бабель дает читателю ощутить: «блатной жаргон» одесских налетчиков-евреев…» (Биографическая энциклопедия), а его «Одесские рассказы», прямо-таки «развлекающие читателей пряным ароматом одесского жаргона» (академик Н. Лейдерман).

Всеми фибрами ощущаю блатной жаргон и аромат одесского языка, источаемый творчеством снимавшего хату на Молдаванке Крошки Цахеса Бабеля, ибо собственноручно отвозил на Байконур писателя Вершинина. Спустя несколько лет, вернувшись на Землю, Вершинин уже досконально знал территориальное устройство, религию, обычаи и язык коренных жителей планеты Валькирия, в чем легко можно убедиться, прочитав его романы «сельвианского цикла», выпущенные в московском издательстве «Эксмо».

Когда-то знаток Одессы в больших кавычках, известный юморист и отважный сатирик Валерий Исаакович Хаит поведал на все постсоветское пространство: «Он, Бабель, делает одесский язык, жаргон одесский, фактом высокой литературы». И хоть бы кто-то спросил: так жаргон или язык? А зачем думать хотя бы головой, когда срочно требуется успеть взнести свой личный вклад к подножью монумента Крошки Цахеса Бабеля, взметнувшийся до солнца, в смысле, русской поэзии.

«Этот человек, как пишут литературоведы, сделал одесский жаргон большой литературой», — считает критик П. Подкладов. «Бабеля без знания специфической одесской речи, ее жаргона, даже интонаций и акцентов — трудно достаточно оценить», — пропагандирует профессор В. Стецкевич. Не сильно удивлюсь, если завтра кто-то напишет, что секрет атомной бомбы на самом деле слямзил у американцев не шпион Кремер, но совсем другой одессит, а творчество Бабеля невозможно полностью понять без знания языка специфических одесских жестов, которых без понтов таки да хорошо есть. И даже не кину брови на лоб, если прочитаю, что решающий гол в фантастическом матче с «Арсеналом» забил нападающий «Ливерпуля» Крошка Цахес, а не Райян Бабель.

Но для меня по сию пору остается непостижимой загадкой: отчего никто из местечковых мелихолюбов до сих пор письменно-восторженно не высказался по поводу гениального предвидения Исаака Бабеля за осуществление всенародной мечты уже в наши дни? Быть может вы думаете, что Беня Крик взял и поперся с визитом к Эйхбауму именно в оранжевом костюме просто так? А как прекрасно гармонирует с оранжевым цветом бриллиантовый браслет под манжеткой Бени — без лишних слов ясно. И Баська ждала Фроима, разодевшись в оранжевое платье, исключительно с тонким намеком на толстые революционно-майдаунские обстоятельства. Или нужно иметь больше двух параллельных извилин в мозгах, лишь бы понять, что подразумевал Бабель, написавший в тех же «Одесских рассказах»: «Оранжевая звезда, скатившись к краю горизонта…»? Да за подобное научное открытие ныне можно даже рассчитывать на такой орден, как у самой бабки Параски, хотя бабки при этом тоже не помешают и звание действительного члена Академии наук гарантировано.

Кроме того, не могу понять, чем многократно процитированная восторженными критиками фраза «Хорошую моду себе взял — убивать живых людей» смачнее, чем «мертвый труп утопленника», «…укушен гр. Аванесовой в правое полужопие», «пистолет типа револьвер»? Вы думаете, этот какой-то юморист выдает? Вынужден вас разочаровать: это выдержки из ментовских протоколов тех лет, когда мы еще не читали Бабеля. Кстати, ходивший по всему СССР анекдот: «Мент пишет заявление: «В связи с тяжелым материальным положением прошу перевести меня на работу в ОБХСС» — подлинный образчик заявления, хранившегося в коллекции одного работника одесской прокуратуры.

«Фурункул выскочил на правой полужопе», — это уже не ментовский протокол, а врачебный диагноз. Так что если вы полагаете, что нужно быть непременно великим Бабелем или обычным одесским ментом, лишь бы выдавать перлы по поводу убийства живых людей или трупов утопленников, то должен вас разочаровать еще раз. Газета «Киевские ведомости» в 2008 году поведала, о том, что лидера одесского красного подполья Смирнова-Ласточкина белогвардейцы «заживо утопили в море».

Одессита не слишком можно поразить приведенными выше фразами. Мы по сию пору и не такое не то, что слышим, но постоянно читаем в прессе. Меня же удивило даже не то обстоятельство, что знаменитый Беня ходит не в твинчике (клифте) и шимми, а в «пиджаке» и «штиблетах». Но вот слово «клянусь» в устах Бени — это таки что-то с чем-то (см. «Таки большой полутолковый словарь одесского языка» в 4 томах, т.2, стр.142). Не говоря уже о всевозможных многословных «чтоб я так был здоров», у пресловутого «клянусь» в бенином случае есть один-единственный возможный одесскоязычный синоним. Он никогда не являлся тайной ни для одного из одесских писателей. За исключением самого выдающегося знатока Одессы и папы ее языка Крошки Цахеса Бабеля.


Похожие страницы:
Свежие страницы из раздела:
Предыдущие страницы из раздела:

Песни про Одессу

Песни про Одессу

Коллекция раритетных, колоритных и просто хороших песен про Одессу в исполнении одесситов и не только.

Отдых в Одессе

Отдых в Одессе

Одесские пляжи и курорты; детский и семейный отдых; рыбалка и зелёный туризм в Одессе.

2ГИС онлайн

Дубль Гис

Интерактивная карта Одессы. Справочник ДубльГис имеет удобный для просмотра интерфейс и поиск.

Одесский юмор

Одесский юмор

Одесские анекдоты истории и диалоги; замечательные миниатюры Михаила Жванецкого и неповторимые стихи Бориса Барского.