Ночь на пушкинской
Ночь густа, как в разгар лета, несмотря на октябрь. Я спускаюсь на Пушкинскую. Захожу в круглосуточную лавку-подвальчик, оснащённую в умат бухой, но до звёзд доброжелательной, раздолбаистой бабёнкой примерно моего возраста. Она суха и морщиниста сверх всякой меры. И, скорее всего, не слишком счастлива в том, что у них принято называть «личной жизнью». Но и не слишком несчастна. Потому что вообще об этом не думает. Я покупаю у неё бутылку текилы. И желаю счастья. И она мне желает того же. Совершенно искренне. Текущее её состояние сознания неискренности не предполагает.
Я кидаю фуфырь с золотой кактусовой самогонкой на дно моей брендовой сумы. И медленно иду, бессмысленно улыбаясь, по ночной Пушкинской. Почти никого нет. Только огромные платаны. Выдержанные со вкусом платаны. С безупречным вкусом. Позавчера я зашла в одну из пафосных обувных лавок на этой самой Пушкинской. И нашла безупречную пару ботинок. В бежевато-коричневато-салатовой гамме. Я схватилась за них, как утопающий хватается за спасательный круг – с надеждой.
– Последняя коллекция! – высокомерно объявила куда-то мимо меня продавщица бутика патетических лаптей. И с придыханием озвучила авторство.
«Продавец-консультант» – гордо гласил приколотый к груди девчушки бейдж.
Какую консультацию может дать мне, старому профессиональному охотнику за галошами, девчонка двадцати пяти лет? Это просто смешно! Особенно её пугливое высокомерие. Когда уже будут существовать лавки вообще без продавцов? С одним-единственным кассиром на пункте расставания покупателя с деньгами? Она бы ещё пить меня поучила, эта девчонка. Или с мужчинами общаться.
– Спасибо, я сама всё вижу.
Беру с полки безупречность и… И получаю удар под дых! Буквально – ногой в солнечное сплетение. Даже дышать не могу несколько секунд. Не то что слово молвить. Надежда издохла. Утонула. Круг оказался галлюцинацией. Фальшивкой, подкинутой воображением.
На бежевато-коричневато-салатовом совершенстве тонко выделанной телячьей кожи вандализмом реет металлическая цепура.
Я брезгливо ставлю ботинки обратно. Со смешанным чувством презрения и жалости. Цепура нравится девчонке-консультанту. Но не мне, потенциально покупательно-способной.
На платаны никто не лепит металлических цепочек. Не впаивает блях на их гладкие бока.
Ночью обувные бутики закрыты. Потому можно совершенно спокойно присесть невдалеке. На ступеньки убитого подъезда, раскрашенного монотонно-белыми надписями. Сесть на ступеньки, достать фуфырь из сумы, вытянуть ноги и с наслаждением глотнуть прямо из горла. И со вкусом затянуться. Ночь. Всем всё равно. Как в Сан-Франциско днём. В Сан-Франциско всем всё равно в любое время суток – если в рамках закона. Не существует закона, запрещающего сидеть на ступеньках. Но в Одессе бы днём всё равно оглядывались. А сейчас всем всё равно, потому что все спят. Одесса становится моим личным пространством глубокой осенней ночью. На этих ступеньках. Под этими платанами. Этим платанам всё равно – одесситка я или нет. Платаны – космополиты. Безупречно элегантные, равнодушные космополиты. Просто киты космополитизма. Моби дики. Я салютую им кактусовой самогонкой и достаю блокнот. Сума валяется невдалеке. Фуфырь стоит рядом, на ступеньках. И никому до меня нет никакого дела. Ни тем небезупречным калошам, ориентированным на вкус продавщиц, неспособных выложить за них четыреста долларов. Ни даже босоногим голубям.
